Их любовник
Шрифт:
— Право, не за что, — пожала плечами я, тоже глядя на Бонни. Мне хотелось добавить бессмертное «не виноватая я, он сам пришел», но я не так хорошо знакома с господином Семеновым, чтобы по-дурацки шутить. — Очень вкусный фреш, Алекс.
Мне галантно поцеловали руку и испарились. Потрясающий сервис. Наверняка и комната — что-то в духе номеров «Зажигалки». И какие у меня шансы обломать Бонни? Верно, никаких. Особенно сейчас, когда он запел «Лорелей», глядя прямо на меня. И как только догадался, где меня искать? Ведь он точно меня не видит, слишком яркие
И потрясающе поет. Напомните мне, зачем я велела ему петь сейчас? Не затем ли, чтобы окончательно потерять голову и сдаться? Это так просто, сдаться! Забыть обо всем на свете, кроме его великолепного голоса, наполняющего меня, кидающего то в жар, то в холод. Голоса, который можно ощутить всей кожей, который ласкает и рвет мне сердце.
— Sometimes I wake in the night and I call out your name, Loreley! (Иногда я просыпаюсь ночью и произношу твоё имя, англ.) — стоя на самом краю сцены, словно на скале над морем, Бонни звал меня, и мне вместо «Лорелей» слышалось «Мадонна».
Я не хотела помнить о том, что он приехал не ради меня, а ради мужской дружбы. Не хотела помнить, что чертов больной ублюдок сделал ребенка своей невесте, и мне придется его отпустить к ней. Я хотела только слышать его, чувствовать его — сейчас, здесь! Еще немного, и я побегу к сцене, чтобы махать руками и вопить: Бонни, я люблю тебя!
Наваждение. Чертово наваждение.
А чертово наваждение, закончив песню, проникновенно шепнуло в микрофон:
— Grazie, Madonna, — и, спрыгнув со сцены, направилось ко мне.
Не знаю, как ему удалось отделаться от тут же повесившихся на него перевозбужденных девиц, но как-то удалось. Честно говоря, я не хотела видеть обнимающих его чужих рук, поэтому отвернулась к бармену и попросила минералки. А когда повернулась обратно, он был совсем близко — и шел ко мне, смотрел на меня с такой знакомой вызывающе-беззащитной улыбкой, что я задохнулась от предвкушения. Нас разделяло всего полдюжины шагов… и сияющая брюликами стервозная блондиночка лет восемнадцати, ринувшаяся Бонни наперерез от небольшой группы золотой молодежи.
— Потанцуем? — она вцепилась острыми розовыми когтями ему в плечо и «соблазнительно» изогнулась.
На лице Бонни мелькнула вселенская усталость, он что-то шепнул блондиночке на ухо, и та отскочила, как ошпаренная, заозиралась — и тут же ее окружили приятели… или не приятели? Минимум один из них — одетый в черный костюм шкаф, явный секьюрити, и он все видел, а кто такой Бонни Джеральд — не знает или знать не хочет.
О, боже…
— Мадонна?
Бонни по моему лицу понял, что здесь что-то не так. Ну да, на блондиночек он не тратит больше пяти секунд внимания, ровно чтобы послать далеко и надолго. Конечно, если не собирается блондиночку трахнуть, тогда она может рассчитывать минут на пятнадцать. Или кто-то думал, что звездный гений мечтает подарить каждой озабоченной деве крышесносный оргазм? Ага. Щаз.
— Это дикая Россия, Бонни, — вздохнула я, глядя на приближающегося со зверской мордой шкафа. — Сзади.
Бонни обернулся как раз вовремя, чтобы проскочить под занесенной рукой, сделать подсечку и как-то так его развернуть, чтобы бугай упал не на меня, что диктовала гравитация, а лишь рядом. Я машинально поджала ноги, крепче сжала стеклянную бутылочку газированной воды и на всякий случай схватилась за стойку.
По счастью, продолжения драки не последовало — Бонни как-то так прижал бугая, что тот даже не пытался пошевелиться. А может, просто оказался не таким безмозглым, как его хозяйка и ее приятели — парочка из них, крайне мажористого вида, уже бежала на помощь, и первый даже занес ногу, чтобы пнуть Бонни…
Струя взболтанной газировки встретилась с его ошалелой мордой за секунду до того, как Бонни ему что-нибудь сломал. А еще через пару секунд до стойки добежали сотрудники клуба, оттащили приятелей стервочки, а бугая подняли на ноги и увели.
— Прошу прощения, леди Говард, мистер Джеральд, — нарисовался Алекс, причем с полотенцем, которое тут же протянул Бонни; тот вытер попавшую на него воду. — Чем я могу загладить это ужасное недоразумение?
— Недоразумение?! — завизжала позади него красная от злости блондиночка. — Этот мудак посмел!.. Да вы знаете, кто мой отец?! Да вы тут все!..
— Цыц, — рявкнул на нее господин Семенов, и блондиночка от неожиданности заткнулась и выпучила глаза. — Твоему отцу придется долго извиняться перед леди Говард за твой идиотизм. Иди отсюда.
— Леди? Да она!.. — отмерла стервочка, и с ее языка полился мат-перемат.
Бонни тут же закрыл меня собой и уже набрал воздуха, чтобы ответить дуре, но я схватила его за плечо.
— Не надо.
Он тут же накрыл мою ладонь своей, обернулся — и мне стало окончательно плевать на дуру. Мой Бонни вернулся! Снова защищает меня. Волнуется обо мне.
Ни что-то сделать, ни закончить тираду стервочка не успела, ее уже подхватили под руки двое в черном и потащили прочь, а господин Семенов тяжело вздохнул:
— Мне безумно жаль, что этот невоспитанный ребенок испортил вам вечер. Поверьте, в моем клубе не принято вести себя таким образом.
— Да ладно, Алекс, — улыбнулась я, позволяя Бонни себя обнять. — Никто не пострадал. Пожалуй, нам просто пора домой.
— Вы очень добры, леди…
— Роза, Алекс. Я… там наверху еще остались девочки…
— Не беспокойтесь, Роза. Сегодня для вас и ваших подруг все за счет заведения. Мистер Джеральд… — Алекс протянул Бонни его рубашку и мокасины, оставленные в ложе, поклонился и растворился в толпе.
А я забрала у Бонни из рук рубашку, сама накинула ему на плечи.
— Ты слишком опасен для неокрепшей детской психики, больной ублюдок, — шепнула я и погладила его по щеке.
Он взял мою ладонь в свою, коснулся губами, и я почти утонула в темном, как сицилийская ночь, и таком же манящем взгляде.