Их последняя встреча
Шрифт:
— Кажется, это было так давно, — задумчиво произнесла она.
— Кажется, это было только вчера.
Он внимательно смотрел на ее руку на столе. Волосинки на ней были почти белыми. Похоже, Линда заметила его пристальный взгляд, потому что убрала руку. Возможно, она до сих пор смущалась своих рук.
— Расскажи о своей работе, — попросила она.
Он с минуту подумал.
— Нет.
Линда подняла глаза и улыбнулась.
— Квиты.
Томас знал, что у него хорошие произведения. Это был факт, о котором он никогда не забывал. И он знал: надо набраться терпения и однажды еще кто-нибудь поймет это. Иногда он сам изумлялся своей уверенности, не понимая, откуда она взялась. И хотя Томас редко говорил об этом, он всегда в это верил.
Она встала.
—
Томас готов был сидеть в ее коттедже вечность…
Он ощущал слабость в ногах, когда Линда повела его через заднюю дверь. Он думал, что она наденет сандалии, но она осталась босой, и он обратил внимание на то, какими жесткими были ее стопы. Тропинка через кустарник была узкой, и они шли друг за другом. Разговаривать было практически невозможно. Низкая трава, мокрая от недавнего дождя, намочила его брюки, и Томас на секунду остановился, чтобы подкатить их. Они шли через бледно-желтое поле хризантем, мимо небольшого скопления хижин — настоящих хижин, с травяными крышами, а не модернизированного варианта вроде шамбы Ндегвы с жестяной крышей и красной виниловой мебелью. Он смотрел на спину Линды, высыхающие волосы. После грозы было прохладно, хотя солнце светило ярко, и когда они шли по затененным участкам, то переходили от прохлады к теплу и снова к прохладе. Время от времени Линда взмахом руки приветствовала женщину или ребенка. Возможно, его внимание привлек бы пейзаж, но он не мог оторвать глаз от Линды. Она шла энергичным шагом, и ткань канги слегка покачивалась при ходьбе. Ее волосы светлели с каждой минутой. Когда они огибали опушку густого леса, Томас занервничал, опасаясь, что можно наткнуться на буйвола или слона. Но Линда шла спокойно, и он решил просто идти за ней. Лес перешел в деревню — с покрытым пылью магазином, баром, школой. Все было сделано из цемента. Отсутствие всяких украшений и изолированность делали это место похожим на Дикий Запад.
Томас намеревался поравняться с Линдой, как только они сойдут с тропинки, но на дороге ее тут же окружили дети, они звали ее по имени, стремились к ней прикоснуться. «Jambo». — «Мисс Линда». — «Habari yako?» — «Mzuri sana». Они быстро говорили с Линдой на смеси суахили и английского, застенчиво интересовались, кто этот человек рядом с ней, показывая на Томаса одной рукой и прикрывая рот другой. Линда представила Томаса как друга, он всем пожал руки, и их радость передалась и ему. Но потом один мальчик спросил, где Питер, и Томас почувствовал, что радость улетучивается. Они пошли дальше, и дети скакали рядом, как кузнечики. Томасу не терпелось взять Линду за руку. Она рассказала ему, что когда-то эта деревня была процветающей общиной, но большинство мужчин ушли в город в поисках работы. Одни на выходные приходили к своим женам и детям, другие не возвращались вовсе. Женщины у дверей с детьми на руках приветствовали Линду. Жизнерадостность и энтузиазм детей здесь проявлялись не так заметно, взмахи были дружелюбными, но грустными: эти женщины слишком много знали или их мужчины оставили их.
От дороги исходило тепло. Томас снял куртку, перебросил ее через плечо. Теперь его одежда была такой же пыльной, как земля и гравий. Линда открыла дверь школы, и дети протиснулись мимо них. Внутри здания оказалось неожиданно прохладно. Стены были твердыми до уровня плеча, а выше, под жестяной крышей, были окна без стекол.
— Когда идет дождь, звук на крыше такой громкий, кто нам приходится прекращать занятия.
— Должно быть, детям это нравится.
— На самом деле нет. Дети любят ходить в школу. И не только здесь. Так повсюду.
Школа создавала радостное настроение. На стенах висели красочные рисунки, причем некоторые были очень хороши. Дети потащили Томаса, и он с радостью пошел за ними, пожалев, что у него нет с собой никаких угощений — леденцов, печенья, маленьких игрушек. Хоть чего-нибудь. Здесь стоял единственный стол — Линды.
— На чем они пишут? — спросил он. Она села, усадив к себе на колени худого мальчика с проплешинами на голове, вызванными, очевидно, какой-то болезнью.
— На своих книгах.
Позади стола стоял угольный гриль. Томас посмотрел на него, и она перехватила этот взгляд.
— Я кормлю их, когда прихожу сюда по утрам. Варю им яйца, даю молоко. Раз в неделю мне привозят с фермы продукты, и я каждое утро приношу в школу еду. Здесь нет возможности хранить ее в холодильнике.
Вот откуда мускулы, подумал он.
Мальчик у нее на коленях закашлялся, сплюнул на пол. Линда похлопала его по спине.
— Иногда женщины осаждают меня просьбами о лечении, — сказала она. — Они приносят мне своих детей, плачут. Я, конечно, ничего не могу сделать. Иногда я думаю, что это испытание, посланное Богом. Что я должна получить медицинское образование, вернуться сюда и здесь практиковать.
— Ты думала над этим?
— У меня нет того, что для этого нужно.
— Я уверен, ты делаешь очень много хорошего как учитель.
— Едва ли я делаю что-то хорошее.
Она опустила мальчика и за руку отвела его к девочке повыше, которая стояла у стены. Линда поговорила с девочкой и, вернувшись к Томасу, объяснила, что сестра мальчика заберет его домой. Линда и Томас вышли из класса и по короткой тропинке поднялись вверх по холму к церкви.
— Это католическая церковь, — сказала она, открывая дверь. — Одна из немногих в округе.
После запустелого класса церковь была откровением, прохладное помещение освещали пять окон: стекла были насыщенных цветов, с толстыми полосами свинца в промежутках, словно их раскрашивали Пикассо или Сезанн. Небольшое здание было пропитано свежим запахом, напоминающим запах тростника или пшеницы. При необходимости здесь могла поместиться сотня человек.
Томас смотрел, как Линда окропила себя святой водой из купели у главного входа, преклонила колени возле скамьи и постояла так некоторое время, прежде чем сесть. В груди у него словно все пересохло, будто ее продул горячий ветер; воспоминания были такими острыми, что пришлось опереться о спинку скамьи, чтобы удержать равновесие. Томас постоял в задней части церкви, подождал, пока она вознесет молитву Богу, которого так страстно ненавидела, потом присоединился к ней.
Они сидели молча. Ее голова была непокрыта, и это удивляло. Он вспомнил мантилью, много лет тому назад поспешно накинутую на волосы для субботней исповеди. Тогда она считала, что не может войти в церковь без головного убора. Он хотел взять ее за руку, но какое-то сохранившееся чувство благопристойности остановило его.
— Ты узнаешь эту женщину? — спросила Линда, слегка щурясь и указывая на одно из красочных окон сбоку. Это было изображение женщины, которая выглядела одновременно чувственной и нежно любящей, глаза ее были воздеты к небу. На ней была ярко-желтая одежда, африканские волосы буйными прядями окружали лицо. В отличие от других изображенных здесь людей, она была чернокожей.
— Магдалина.
— Ты вспомнил.
— Конечно, вспомнил. Чудесная картина. Очень похожая по своему замыслу на картину Тициана, которую я видел в прошлом году во Флоренции. Я даже думаю, что за модель был взят Тициан. Волосы потрясающие. Прямо в духе этого художника. Магдалину часто изображают полуобнаженной, с длинными ниспадающими рыжевато-белокурыми волосами. Очень красиво.
— Ты был там в прошлом году?
— По пути сюда. В Италии я видел еще двух Магдалин. Одна — работы Бернини [39] в Сиене. Это скульптура. Грудь женщины обнажена и прикрыта волосами. У Донателло [40] она совсем другая. Изможденная. Аскетическая. Более кающаяся.
39
Лоренцо Бернини (1598–1680) — итальянский архитектор и скульптор. Представитель барокко.
40
Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди) (ок. 1386–1466) — итальянский скульптор, представитель флорентийской школы Раннего Возрождения.