Иисус, которого я не знал
Шрифт:
Иисус пришел на землю полный «благодати и истины», как говорит Евангелие от Иоанна, и эта фраза хорошо передает сущность его учения. Во–первых, благодать: в отличие от тех, кто пытался усложнить веру и превратить ее в законничество, Иисус проповедовал простую идею Божией любви. Без всякой на то причины — и уж, конечно, не потому, что мы это заслужили, — Бог решил одарить нас любовью, которую мы получаем безвозмездно, без ограничений, «с доставкой на дом».
Одна раввинская притча того времени рассказывает о владельце фермы, который пошел в город, чтобы нанять временных работников для уборки урожая. Время шло, и лишь к одиннадцати часам ему удалось нанять самую последнюю бригаду работников, которым не потребовалось и часа,
Если не считать этого акцента на благодати, никто не может обвинить Иисуса в том, что он принижает святость Бога. У меня, скорее, вызвала бы недоумение истина, которую провозгласил Иисус, истина более бескомпромиссная, чем те, которые проповедовали самые радикальные раввины его времени. Наставники того времени старались «не налагать на общину обязательств, пока большинство ее членов не будут в состоянии их выполнить». Иисус не был столь терпим. Он расширил понятие смертного греха от убийства до гнева, понятие прелюбодеяния до похоти, понятие воровства до помышления о краже: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», — сказал он, устанавливая нравственный уровень, которому никто не смог бы соответствовать.
Как заметил Элтон Трублад, все основные символы, которые использовал Иисус, отличались строгим и даже агрессивным характером: ярмо как символ непосильной ноши, чаша как символ страдания, полотенце как атрибут служения, и, наконец, крест как символ казни. «Вычислите издержки», — честно предупредил Иисус тех, кто отважился пойти за ним.
Один современный раввин по имени Якоб Нойснер, ведущий ученый в области иудаизма в эпоху раннего христианства, посвятил одну из своих пятисот книг («Беседы раввина с Иисусом») вопросу о том, как бы он держал себя с Иисусом. Нойснер исполнен глубокого уважения по отношению к Иисусу и христианству, и такая манера доносить свою мысль, которую мы наблюдаем в Нагорной проповеди, «впечатляет и трогает» его. Он говорит, что это было бы ему интересно в такой степени, что он, возможно, влился бы в толпу тех, кто следовал за Иисусом везде, куда бы он ни направился, приобщаясь к его мудрости.
В конечном итоге, Нойснер приходит к выводу, что он принял бы общество раввина из Назарета. «Иисус делает важный шаг — в неверном направлении», — говорит он, перенося акцент с «мы», как это было принято в еврейской общине, на «я». Нойснер не может примириться с переходом от Торы к Иисусу в качестве единственного авторитета. «Во главу угла ставится фигура Иисуса, а не учение как таковое… В итоге, учитель, Иисус, предъявляет требования, которые может предъявлять только Бог». При всем своем уважении к Иисусу, Нойснер не разделяет его позицию, не будучи способным на такое радикальное изменение своей веры.
Нойснер прав в том, что личность Иисуса с трудом укладывается в рамки понятия «раввин», не говоря уже о странствующих учителях, таких как Конфуций или Сократ. Он не столько искал истину, сколько демонстрировал ее на себе самом. По словам Матфея, «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи». Книжники старались не высказывать своего личного мнения, основывая свои примечания скорее на тексте самого Писания и на признанных комментариях. У Иисуса были свои взгляды, и он использовал Писание в качестве комментария. «Вы слышали, что сказано древним… а я говорю вам…» — то и дело раздается его наставляющий голос. Он был источником всего, и когда он говорил, он не делал различий между своими словами и словами Бога. Его слушатели правильно понимали скрытый смысл его слов, даже когда отвергали их. «Он богохульствует!» — говорили они.
Бесстрашный Иисус никогда не избегал конфликтов. Он принимал вызов, брошенный критиканами и насмешниками всех мастей. Однажды он схлестнулся с толпой, собиравшейся забросать камнями падшую женщину. В другой раз, когда служители пытались схватить его, им пришлось вернуться в храм с пустыми руками: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек», — сказали они потрясенные тем, что предстало их глазам. Иисус даже отдавал приказания демонам: «Замолчи и выйди из него». «Дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него!» (Интересен тот факт, что бесы всегда признавали Иисуса «Сыном Бога Всевышнего»; только люди ставили это под вопрос.)
То, что утверждал Иисус о себе (Я и Отец одно целое; я могу прощать грехи; я могу построить храм в три дня) было беспрецедентно и постоянно доставляло ему неприятности. Действительно, его учение было настолько связано с его личностью, что многое из того, что он сказал, не могло пережить его самого; великие высказывания умерли вместе с ним на кресте. Ученики, которые следовали за ним как за наставником, вернулись к своему привычному образу жизни, печально говоря: «А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля». Это привело к тому, что Воскрешение превратило провозглашение истины в поклонение тому, кто ее провозглашал.
Я представлял себя в толпе, собравшейся вокруг Иисуса, простым зевакой, зачарованным словами учителя, но сопротивляющимся его влиянию. Если я перенесу свое внимание с фигуры самого Иисуса на толпу людей, окружающую меня, то я увижу несколько группировок слушателей, которые образуют вокруг него концентрические круги.
Дальше всех, во внешнем круге, находятся случайные прохожие, любопытные и те, кто, так же как я, пытается понять, кто такой Иисус. Присутствие всех этих людей служит гарантией безопасности Иисуса: ворча, что «весь мир идет за Ним», его враги медлят с тем, чтобы схватить его. Особенно в первое время еврейские патриоты следовали за Иисусом, ожидая, что он провозгласит восстание против Рима. Я замечаю, что Иисус никогда не обращается к этой внешней группе. Однако его проповедь обращена и к ним, и это само по себе отличает его от ессеев и других сектантов, которые допускают на свои встречи только посвященных.
Ближе к центру я замечаю группу, состоящую примерно из сотни ближайших последователей. Многие из этих спутников Иисуса, как мне известно, присоединились к нему после ареста Иоанна Крестителя — ученики Иоанна жаловались, что «все» шли к Иисусу. Пренебрегая популярностью, Иисус обращает большинство своих высказываний не к массам, а к этим внимательным слушателям. Он постепенно возлагает на них все более серьезные обязательства, обращаясь к ним в строгих выражениях, которые кого угодно наставят на путь истинный. Вы не можете служить двум господам, говорит он. Откажитесь от любви к деньгам и удовольствий, которые предлагает мир. Отрекитесь от себя самих. Служите другим. Несите свой крест.
Последняя фраза не просто метафора: на палестинских дорогах римляне часто прибивали гвоздями наиболее отъявленных преступников в назидание остальным евреям. Какие ассоциации могло вызвать это «приглашение» Иисуса следовать за ним в сознании его учеников? Значит ли это, что он намеревается возглавить процессию мучеников? Похоже, что так. Одну притчу Иисус повторяет чаще других: «Сберегший душу свою, потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее».
Мне вспоминается, как ближайшие из учеников Христа, двенадцать апостолов, хвастались, что готовы пойти на такую жертву. «Не знаете, чего просите, — сказал Иисус, — можете ли пить чашу, которую Я буду пить?» «Можем», — настаивают они в своей наивности.