Иисус: Возвращение из Египта
Шрифт:
Даже малыши, которых приводило в восторг любое событие, притихли.
Тетя Есфирь, жена Симона, держала на руках крошку Есфирь и каждый раз, когда девочка начинала хныкать, давала ей грудь.
Я больше не боялся, но сам не знал почему. Я стоял среди женщин вместе с другими детьми, только Иаков стоял рядом с отцом и мужчинами. Иаков уже не ребенок, подумал я, глядя на него. Если бы мы остались в Иерусалиме, если бы не случилось восстания, то Иаков вошел бы в Святилище сынов Израиля с Силой, Левием и остальными взрослыми.
Мои
В передней комнате были чужаки. Маленькая Саломея прижалась ко мне, и я крепко обнял ее, а мама обняла меня.
Занавес рванула чья-то рука. В комнату хлынул свет. Ослепленный, я моргал и жмурился. Мама сжимала меня изо всех сил. Никто не сказал ни слова и не пошевельнулся. Я знал, что нам всем нужно вести себя тихо и ничего не делать. Все знали это, даже самые маленькие из нас. Младенцы плакали, но почти неслышно, и не из-за того, что чужие люди сорвали с двери занавес.
Их было трое или четверо, черные фигуры на фоне дневного света, большие и грубые. Их ноги под шнуровкой сандалий были обмотаны тряпками. Один накинул на себя звериные шкуры, другой надел на голову блестящий шлем. Свет играл бликами на мечах и кинжалах.
— Ха, посмотрите-ка сюда, — сказал мужчина в шлеме. Он говорил по-гречески. — Кто это у нас здесь? Полдеревни, не меньше.
— Давайте сюда все, что у вас есть! — скомандовал другой, вваливаясь в комнату. Он тоже говорил по-гречески. У него был грубый голос— Слышите? Все, что у вас есть, до последнего динария, вы все, немедленно. Все золото и серебро. Женщины, снимайте браслеты. Мы вспорем вам животы, если увидим, что вы что-то проглотили, или если вы по-хорошему не отдадите требуемое!
Никто не двинулся. Женщины стояли как каменные.
Маленькая Саломея заплакала. Я обнимал ее так сильно, что, должно быть, сделал ей больно. Но чужакам никто не отвечал.
— Мы боремся за свободу вашей земли, — сказал один из них. Снова по-гречески. — Вы, тупицы безголовые, разве вы не знаете, что происходит в Израиле?
Он шагнул к нам и стал махать кинжалом сначала перед лицом Алфея, потом Симона, потом Иосифа. Но наши мужчины ничего не сказали.
Никто не двигался. Все хранили молчание.
— Вы слышите меня? Я перережу вам горло, всем до единого, начиная с детей! — крикнул грабитель, отступая.
Один из его спутников пнул наши увязанные перед дорогой котомки, другой схватил одеяло и отбросил его. Наконец заговорил Иосиф, очень тихо, на иврите:
— Я не понимаю вас. Что вы хотите? Мы мирные люди. Мы вас не понимаем.
Затем вступил Алфей, тоже тихо и на иврите:
— Пожалуйста, не причиняйте вреда беззащитным детям и женщинам. Пусть никто не скажет про вас, что вы пролили невинную кровь.
Теперь настала очередь грабителей застыть неподвижно. Потом один из них отвернулся.
— О, эти тупые крестьяне, — воскликнул он по-гречески. — Эти безграмотные свиньи.
— Да они, похоже, денег никогда и не видали, — сказал другой. — Здесь ничего нет, только старое тряпье да вонючие дети. Жалкие оборванцы. Жрите свою грязь спокойно.
— Да, пресмыкайтесь, пока мы боремся за вашу свободу, — подхватил третий.
Они развернулись и ушли, тяжело ступая, раскидав на ходу корзины и одеяла.
Мы ждали. Я чувствовал напряженные руки мамы у меня на плечах. Я видел Иакова, и он был удивительно похож на Иосифа, странно, что раньше я не замечал этого.
Постепенно крики и шум в деревне стихли.
Заговорил Иосиф.
— Запомните это, — сказал он. Он переводил взгляд с Иакова на меня, с Маленького Иосия на Иоанна, стоящего рядом с матерью, на моих братьев, которые все смотрели на него. — Помните. Никогда не поднимайте руки в свою защиту. Будьте терпеливы. Если вступаете в беседу, говорите просто.
Мы закивали. Мы понимали, что случилось. Мы все понимали. Маленькая Саломея всхлипывала. И вдруг моей тете Марии стало плохо. Она зарыдала, повернулась и села рядом с Клеопой, который все так же глядел в потолок. Можно было подумать, что он умер. Но он был жив.
Дети всей гурьбой рванули к дверям маленького дома. Люди выбегали на улицу. Нашествие грабителей разъярило их. Женщины ловили напуганную домашнюю птицу. А посреди всего этого я увидел, что на дороге на спине лежит человек — совсем как Клеопа, замерший на циновке, только у этого человека изо рта лилась кровь. Он был похож на паломника, убитого в храме.
В нем больше не было души.
Вокруг него суетились люди, но никто не оплакивал его, никто не опустился рядом с ним на колени.
Потом пришли двое мужчин с веревкой, обвязали его, подхватили и потащили прочь.
— Это один из них, — сказал Иаков. — Не смотри туда.
— А кто его убил? — спросил я. — И что с ним теперь сделают?
В свете дня мне было не так страшно, как ночью. Но я знал, даже в тот момент, что ночь придет. И мне снова станет очень страшно. Я догадывался, что страх ждет меня. Страх был чем-то новым в моей жизни. И он был ужасен. Даже когда я не ощущал его, я помнил о нем и знал, что он вернется. Больше он никогда не исчезнет.
— Его похоронят, — ответил Иаков. — Нельзя оставлять тела непогребенными. Это грех перед Господом. Его положат в пещеру или закопают в землю. Все равно куда.
Нас позвали в дом.
В комнате прибрались, подмели полы и расстелили красивые ковры — расшитые цветами, сотканные из шерсти. Нам сказали сесть в круг вместе с взрослыми, вести себя тихо и слушать, потому что Елизавета хотела поговорить с нами перед тем, как мы снова отправимся в путь.
И я вспомнил, что нас уже созывали для этого сегодня утром, только не успели достать ковры, а потом появились всадники.