Икона и искусство
Шрифт:
В области искусства основной темой Шестого Собора является символ агнца. Ветхозаветный непорочный агнец не только предображал собою Христа, но был самым главным его прообразом, выражал основную Его функцию (пасхального агнца — искупительной жертвы). 82-е правило Собора гласит: "Повелеваем отныне на иконах, вместо ветхого агнца, представлять по человеческому виду Агнца, вземлющего грехи мира, Христа Бога нашего, дабы через уничижение усмотреть высоту Бога Слова и приводиться к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти". Итак, надлежало не только сказать Истину, но и показать ее (Аз есмь… Истина… Ин. 14, 6). Поскольку Слово стало плотию и жило среди нас, образ должен показывать не символически, а непосредственно то, что явилось на земле во времени, то, что стало доступно зрению, описанию, изображению.
Но Собор не ограничивается упразднением только главного символа. "Принимая древние образы и сени как знамения и предображения, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную как исполнение закона". Собор предписывает заменять вообще символы Ветхого Завета и первых веков христианства прямым изображением того, что эти символы предображали, предписывает раскрывать их смысл. Иконографическая символика не исключается совершенно, но переходит на второй план; символическим
Если "иудейская незрелость" выражалась в приверженности к библейским символам, заменявшим человеческий образ, то "незрелость языческая" сказывалась в существовании пережитков того искусства, с которым Церковь вела борьбу с первых веков и которые могли проникать в искусство церковное. Так, 100-е правило Собора гласит: "Очи твои право да зрят, и всяким хранением блюди твое сердце (Притч. 4, 25, 23), заповедывает премудрость: ибо телесные чувства удобно вносят свои впечатления в душу. Посему изображения, на доске или на ином чем представляемые, обаяющие зрение, растлевающие ум и производящие воспламенение нечистых удовольствий, не позволяем отныне каким бы то ни было способом начертавати. Аще же кто сие творити дерзнет, да будет отлучен".
Иконоборчество VIII–IX веков, включающее два периода (с 730 по 787 и с 813 по 843 годы), затормозило более чем на столетие жизнь церковного искусства [6] . Иконоборчество не было искусствоборчеством — оно не отказывалось от искусства как такового. Наоборот, иконоборцы всячески его поощряли. Преследовался только образ культовый, то есть изображения Христа, Богоматери и святых. В период иконоборчества было уничтожено все, что могло быть уничтожено. И дело шло не только о частном случае борьбы с иконой, но об истинном исповедании Боговоплощения. "Это был именно догматический спор, и в нем вскрылись богословские глубины". Как в свое время показал Г. Флоровский, ересь иконоборчества коренится в неизжитом эллинистическом спиритуализме, представленном Оригеном и неоплатониками. Оно есть возврат к дохристианскому эллинизму, точнее — к античному разрыву между духом и материей [7] . В такой системе образ представляется как препятствие к молитве и духовной жизни потому, что он не только сам сделан из "грубой материи", но и представляет человеческое тело, то есть материю, вещество. Другими словами, иконоборчество несло в себе отрыв от евангельского реализма, развоплощение христианства. Первый период иконоборчества закончился Седьмым Вселенским Собором, запечатлевшим в догмате иконопочитания веру Церкви. Собор этот завершает предыдущую эпоху Вселенских Соборов, основной темой которой было учение о Святой Троице и Боговоплощении. Но с другой стороны, Седьмой Собор обращен к будущему: конфликт побудит Церковь установить и более глубоко разработать христологическую основу образа, его богословское обоснование, что и привело к уточнению и очищению художественного языка церковного искусства. Именно в борьбе с иконоборчеством Церковь нашла, как и в преодолении других ересей, адекватные формы выражений для евангельского богословия в образе.
6
Grabar A. L'iconoclasme byzantin. Paris, 1953.
7
Florovsky G. Origen, Eusebius and the iconoclastic controversy // Church History. XIX. № 2, June. 1950.
Прежде всего, орос Седьмого Собора утверждает соответствие иконы евангельской проповеди, "потому что такие вещи, которые взаимно друг друга объясняют, без сомнения доказывают друг друга". Это одно и то же свидетельство, выраженное в двух формах: словесной и образной, передающих одно и то же откровение в свете одного и того же Священного Предания Церкви. Поскольку в воплощении Слово и Образ Отчий явлены миру в единой Божественной Личности Иисуса Христа, слово Евангелия и икона составляют единое словесно-образное выражение евангельского откровения [8] . Иначе говоря, икона содержит и проповедует ту же истину, что и Евангелие, и является, как и Евангелие и святой крест, одним из видов Божественного Откровения, формой, в которой совершается сочетание действия Божественного и действия человеческого. Поэтому Собор и определяет почитать икону наравне с крестом и Евангелием.
8
Lossky V. La theologie de 1'image // Messager de 1'Exarchat du Patriarche russe en Europe occidentale. № 30/31. Paris, 1959.
Орос Собора гласит: "Честь, воздаваемая образу, относится к его первообразу, и почитающий икону почитает ипостась изображенного на ней". В иконе Христа описуется Божественная Личность по воспринятому от Матери человеческому естеству. Это понятие Личности — носительницы Божественной и человеческой природы, является ключевым как для халкидонского догмата, так и тем самым для иконного богословия (на халкидонский догмат и ссылается орос Седьмого Собора). Поэтому подлинность передачи в образе личности, будь то Богочеловека или личности человеческой, приобретает решающее значение: ею определяется православное содержание образа. Конкретная личность, Божественная или человеческая, не может здесь, в своей подлинности, быть заменена ни живой натурой, ни какой-либо человеческой идеей, хотя бы даже самой возвышенной. Отсюда твердая устойчивость православной иконографии святых. Только через общение с личностью возможно приобщение к тому, что эта личность в себе несет, и только экзистенциальное общение дает познание как общность жизни. Догматом иконопочитания раскрывается то, на чем зиждется икона, ее обособленность. Это догмат именно иконопочитания, а не искусство почитания. Почитание воздается не образу вообще, а именно образу личности, осуществившей в себе слово Христа: Се царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Иначе говоря, икона есть Евангелие, выраженное в художественной форме, осуществление человеком евангельского задания, его причастие Божественной жизни во всей полноте его природы, то есть осуществление святоотеческой формулы: "Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом". Поэтому в православном церковном искусстве главная тема — человек. Ни одно искусство не уделяет ему столько внимания, ни одно не ставит его на такую высоту, на какую ставит его икона. Все изображенное на ней соотносится с человеком. В иерархии бытия он занимает главенствующее положение. Он — центр мироздания, и окружающий его мир передается в том состоянии, которое сообщается ему святостью человека. Икона есть видимое предвосхищение эсхатологического Царства Христова, явление в человечестве славы Христа: И Аз славу, юже дал еси Мне, дах им (Ин. 17, 22). Догматические споры прошлого, христологические и тринитарные, все предполагают вопрос соотношения Божества и человечества, то есть касаются христианской антропологии. Поэтому и в победе над иконоборчеством соборное сознание Церкви утвердило икону как Торжество Православия, как свидетельство Церкви об откровенной истине, потому что христианская антропология нашла наиболее яркое и непосредственное выражение именно в православной иконе. Ведь именно в ней, являющей "истину и последствия Боговоплощения", наиболее полно и глубоко выражается христианское учение о соотношении Бога и человека, человека и мира. И Торжество Православия, которое завершает второй период иконоборчества, праздник победы иконы, есть и окончательное торжество догмата Боговоплощения.
* * *
Поскольку христологическая основа образа окончательно утвердилась Седьмым Вселенским Собором, после него появляется определенная и ясно осознанная направленность к выявлению содержания образа, его духовной сущности на основе предшествовавшего и настоящего духовного опыта. Центр тяжести, таким образом, переносится с преимущественно христологического аспекта иконы (предыдущего периода) на ее пневматологическое содержание, которое нашло свое выражение в службе Торжества Православия. В X веке в Православии происходит возрождение духовной жизни, вершиной которой был преподобный Симеон Новый Богослов (949-1022). Вместе с духовным возрождением происходит и расцвет церковного искусства. В эту эпоху в полноте осуществляется его изначальное задание: формируется классический язык православной иконы, наглядно выражающий, насколько это возможно сделать человеческими средствами, истину христианского откровения. Этот художественный язык обретает ту форму, которая с наибольшей полнотой передает духовный опыт Православия. Начиная с этого периода образ достигает вершин четкости и ясности адекватной формы. Искусство нераздельно сливается с действительностью духовного опыта. Форма здесь мыслится и осуществляется как наиболее убедительная и ясная передача содержания, направляющая и фиксирующая внимание молящегося на первообразе, облегчающая ему путь уподобления этому первообразу. Вырабатывается художественный язык православного искусства, одновременно изменчивый (поскольку формы его — во времени) и постоянный, так же как постоянен в своем существе и сам духовный опыт.
* * *
В послеиконоборческий период новые народы входят в Церковь, главным образом славяне. Каждый народ, входящий в Церковь, принимает ее всецело, с ее прошлым, настоящим и будущим. Ереси Нестория, Евтихия или иконоборцев были для новообращенных не чем-то чужим, но искажением их собственной веры и жизни. Новообращенные народы получают уже выработанный церковный художественный язык и его богословское обоснование. На этой основе каждый из них вырабатывает свой собственный, самобытный художественный язык. Проявлению этой самобытности в искусстве способствует то, что в Православной Церкви единство веры не только не исключает разнообразных форм культа и других выражений церковной жизни, но, наоборот, их вызывает, так как требует постоянно нового переживания Предания, всегда самобытного и творческого. Каждый народ, входя в Церковь, вносит в нее свои национальные особенности, раскрывается в ней в соответствии со своим характером, как в святости, так и во внешнем ее проявлении — искусстве. Оно воспринимается не пассивно, а творчески, сопрягается с местными художественными традициями. И святость, и образ получают национальную окраску и форму потому, что они — результат живого опыта. Рождается специфический тип русской, сербской, болгарской святости и в соответствии с этим — специфический тип иконы.
Как само содержание иконы, так и ее значение для Православия показывает, почему в период иконоборчества в течение более ста лет Церковь в кровавой борьбе защищала икону. Для Православия содержание иконы является подлинным духовным руководством на пути христианской жизни, и в частности в молитве. Через икону осуществляется общение верующего с изображенным святым. Как необходимая принадлежность культа и как искусство в собственном смысле литургическое, икона есть свидетельство о единстве Церкви земной и Церкви Небесной, единстве, осуществляемом в православном богослужении. Выросший из литургического опыта Церкви (вместе с другими видами церковного искусства), строй иконы есть противопоставление соборного опыта Церкви отъединенному сознанию автономного человека, индивидуальному опыту художника с его обособленной точкой зрения. "Иконы создаются не замыслом, не собственным изобретением живописца", не сочиняются им, хотя бы в порыве высокого вдохновения; они создаются "в силу нерушимого закона и предания Вселенской Церкви" (священник Павел Флоренский). Художественный язык Церкви определяется в своем характере выработанной соборным сознанием Церкви нормой, иконописным каноном в собственном смысле. В искусстве, как и в других областях церковной жизни и творчества, канон есть средство, в которое Церковь облекает путь спасения человека. Именно в каноне и только в каноне иконописное предание осуществляет свою функцию как художественный язык Церкви. Поэтому всякая каноническая икона, независимо от своего художественного достоинства, по своему содержанию несет одно и то же свидетельство веры и духовной жизни в Православии. И весь строй ее направлен на то, чтобы приобщить человека к тому откровению, которое явлено миру в христианстве, раскрыть в видимых формах сущность внесенного им переворота. Этот строй иконы вырабатывался поколениями иконописцев в подвиге, молитве, самоотвержении и созерцании. Потому что только конкретно пережитый личный опыт откровения может дать возможность найти те слова, те формы и краски, которые действительно соответствуют тому, что они должны выражать. И это соответствие выражается всем строем иконы, тем, как изображается. Отсюда отработка определенного "стиля" канонической иконы; отсюда же отбор употребляемых в создании иконы материалов.
Таким образом, как художественный язык Церкви, икона входит в весь комплекс приношений человека Богу, которыми он осуществляет свое назначение: освящать и преображать мир, исцелять пораженное грехом вещество, превращать его в путь к Богу, в способ общения с Ним.