Икона и топор
Шрифт:
Наряду с трудами Галена и Гиппократа, которые стали появляться в русском переводе в XV столетии, врачи в Московском государстве — да и повсюду в Восточной Европе — начали включать в свои травники и лечебники отрывки из «Secreta Secretorum» («Тайна тайн»). Считалось, что эта работа является тайным откровением Аристотеля Александру Великому насчет истинной природы мира, которое объявляло биологию ключом ко всем искусствам и наукам, а также утверждало, будто эта «наука жизни» управляется согласием и слиянием магических сил внутри организма [281] . Эта книга заняла ведущее положение среди трудов, переведенных «жидовствующими», и в начале XVI в., в период иосифлянских гонений на еретиков, была уничтожена вместе с еврейскими врачами, которые предположительно либо владели этим сочинением, либо переводили его.
281
32. Райнов. Наука, 264–265; Райков. Очерки, 78.
Интерес к алхимическим текстам, однако, не ослабевал — именно он стал основным занятием переводчиков в службе иноземных сношений, которые заменили врачей в качестве главных проводников западных идей. Федор Курицын — первый, кто успешно выступил в России в роли «министра иностранных дел», — был обвинен в повторном завозе с Запада ереси «жидовствующих». Один из самых ранних сохранившихся документов службы иноземных сношений — меморандум, составленный датским переводчиком в начале XVII столетия: «О высшей философской алхимии» [282] . Через 350 лет после попытки Раймонда Луллия
282
33. Веселовский. Влияние, 91, примеч. 2; Ключевский. Влияние, 144, 151–152.
283
34. Райков. Очерки, 55–57. Полезное в целом обозрение Вусинича (Vucinich. Science, 3), которое уделяет меньше внимания допетровской науке, ошибочно в части, где говорится: «Россию отмечает отсутствие лиц, занятых [алхимией]».
Не менее примечательным был интерес русских к астрологии. Почти все авторы конца XV и начала XVI столетий были в то или иное время очарованы «звездозаконною прелестью». Архиепископ Геннадий сам был захвачен астрологией, с которой был призван покончить [284] , а после его смерти его протеже Николай Немчин сделался в Московии активным пропагандистом астрологической науки. Известный как «профессор медицины и астрологии», он прибыл в Москву через Рим с целью помочь в составлении нового церковного календаря. Он остался в Москве врачом, в 1534 г. перевел напечатанный в Любеке трактат о травах и медицине «Благопрохладный вертоград» и активно выступал за объединение католической и православной церквей. Он произвел астрологические вычисления, указывающие на срочную необходимость такого объединения, поскольку-де конец света просто перенесен с 1492-го на 1524 г. [285] . Максим Грек посвятил большую часть своих ранних трудов опровержению доводов Николая, обнаружив при этом, что сам он во время пребывания в Италии тоже увлекался астрологией. Друг Максима, светский дипломат Федор Карпов, говорил, что звездная премудрость приближает его к Богу, и именовал астрологию «художеством художеств» [286] . Первых русских, посланных в конце XVI в. Англию на учебу, особенно интересовал Джон Ди, знаменитый кембриджский изыскатель в области астрологии, магии и спиритизма [287] . Быстрое распространение в XVI и XVII вв. предсказаний судьбы, гаданий и даже азартных игр отчасти бросает свет на распространение астрологических идей по всей Европе эпохи Ренессанса [288] .
284
35. Никитский. Очерк, 72, примеч. 3.
285
36. Полную справку и краткую биографию см. в: Будовниц. Публицистика, 139–140, примеч. 1; также 59, 172, 183.
286
37. В.Ржига. Боярин-западникХІ века (Федор Иванович Карпов)//УЗ РАНИОН IV, 1929, 43.
287
38. Кембриджский математик Ди, проживший большую часть 1580-х гг. в Польше и Богемии, был хорошо известен в Восточной Европе как спирит. Неверная ссылка Веселовского на работу о Ди русско-немецкого исследователя оккультных наук Карла Кизеветтера (Веселовский. Влияние, 20) не позволила мне разыскать печатный вариант этого труда ни в одной из ведущих библиотек США, Западной Европы или СССР.
288
39. Большинство этих занятий были византийского и восточного происхождения, и многие из них были поименно объявлены вне закона «Стоглавом» и вторично — в «Уложении» 1649 г. (ч. 21, гл. 15). См.: Райков. Очерки, 72–74; и Б.Перетц. Материалы к истории апокрифа и легенды. 1. К истории громника // ЗПУ, ч. L1X, вып. I, 1899, — здесь сделан акцент как на еврейские, так и на греко-византийские источники.
Таким образом, на этом раннем этапе контактов с Западом русские были самой судьбой обречены не заимствовать там разрозненные идеи и прикладные науки, но искать «ключ» к сокровенным тайнам Вселенной. Первых дипломатов интересовали не тонкости экономического и политического развития зарубежья, но астрологические и алхимические системы. Эти науки Возрождения обещали открытие либо небесных законов, управляющих ходом истории, либо философского камня, способного обратить лесной мусор северных чащ в золото. Получилось так, что светская наука становилась в России скорее гностической, чем агностической. Есть действительно некая преемственность традиции в передаче Западом всеобъемлющих метафизических учений последующим завороженным поколениям русских мыслителей: от ранних алхимиков и астрологов до оккультной теософии (буквально — «божественного знания») Бёме и масштабных, целокупных учений Шеллинга, Гегеля и Маркса [289] .
289
40. Это квазирелигиознос отношение к науке в ранней России обсуждается в моей работе: J.Billington. Science in Russian Culture //American Scientist, 1964, Jim., 274–280.
Наиболее последовательными противниками астрологии и алхимии в Московском государстве были иосифляне. В формулировке, которая опять же кажется более близкой римскому католицизму, нежели православной теологии, главный последователь Иосифа, митрополит Московский Даниил, наставлял: «Человека почте Бог премудростию, и разумом, и самовластна сотвори его (человека)». И еще: «Бог душу свободну и самовластну сотвори» [290] . Человек, таким образом, нес ответственность за собственное спасение без всяких ссылок на телесные «соки» или движения звезд. Добрые дела, явленные в дисциплинированной праведной жизни, были важны для иосифлян не менее, чем для иезуитов. Но этот акцент на свободе и ответственности человека остался гласом вопиющего на христианском Востоке: иосифляне так и не развили его до конца, а другие полностью отвергли как угрозу общественному порядку [291] .
290
41. Цитируется в: В.Жмакин. Даниил, II, 376; и: Вальденберг. Учения, 302, примеч. I. См. также обсуждение Жмакиным (366–377) длительной — по меньшей мерс, с начала XV в. — церковной кампании против астрологии. Вальденберг полагает (228, примеч. 1), что в истории Византии Даниил известен менее, чем Иосиф, и выдвигает предположение, что этот влиятельный митрополит мог даже в большей степени находиться под влиянием римско-католических доктрин.
291
42. Вальденберг, 302.
Не все ранние русские тексты, посвященные небесным телам, могут быть отброшены как оккультная астрология. «Шестокрыл» — сочинение «жидовствующих» конца XV в. — предлагает тщательно выверенное описание солнечных и лунных затмений; он был, в сущности, «первым документом математической астрономии, который появился в России» [292] . Такой документ, однако, представлялся иосифлянским идеологам весь-ма подозрительным, так как был переводом сочинения испанского еврея, жившего в XIV в., которое опиралось на иудейские и исламские авторитеты, а те, в свою очередь, как бы предполагали, что логика звезд заменяет Божественную логику. На протяжении всей эпохи Московского государства присутствовал постоянный страх перед тем, что «цифирная мудрость» есть вызов мудрости Божественной, хотя математикой — в прикладном аспекте — широко пользовались и даже изучали ее в монастырях [293] .
292
43. Vucinich. Science, 7. Касательно научного анализа «Шестокрыла», который был, очевидно, переведен непосредственно с текста Иммануила Бен-Якова на иврите, а также об указаниях на связи, имевшиеся у данной группы как с крымскими евреями, так и с новгородскими кругами, см.: Д.Святский. Астрономическая книга «Шестокрыл» на Руси XV века // Мироведснис, 1927, май, 63–78; также: Райнов. Наука, 265 и далее; Райков. Очерки, 65, 88.
Кое-какие соображения касательно значительного распространения еврейского посредничества в передаче классического, арабского, и даже персидского научного знания России в период между XV и XVII вв. содержатся в: И.Гурлянд. Краткое описание математических, астрономических, и астрологических еврейских рукописей из коллекции Фирковичей //ТВО, XIV, 1869, 163–222.
293
44. О церковном противостоянии системе мер при одновременном желании извлечь солидную практическую выгоду из математики см. предисловие к математическому манускрипту XVI в.: Счетная мудрость // ПДПИ, XLIII, 1879, особ. 11–13. Также: А.Кольман. Зачатки математического мышления и выражения в допетровской Руси // Славия, XVIII, 1947–1948, 306–315; автор делает вывод (306), что даже в ранний период истории Россия заимствовала математические знания больше у Византии, чем у Запада.
Иосифляне опасались, что русские мыслители, если выпустить их из-под строгого церковного контроля, создадут религию науки. Насколько в действительности это входило в намерения «жидовствующих» и прочих ранних раскольников, не будет, наверно, выяснено никогда. Но ясно, что опасения Русской Церкви постепенно обернулись надеждой для тех, кто возмущался ее властью, — и высшей реальностью для революционных сил, которые в конце концов эту власть свергли.
Последним аспектом раннего латинского влияния был приглушенный отзвук ренессансного гуманизма, расслышанный, однако, в Московии. В начале XVI столетия Россия породила небольшую группу одиноких, но влиятельных людей, в которых сочетались критический дух, интерес к классической античности и поиск веры, менее отягощенной догматами, — то, что было характерно для Италии эпохи Возрождения.
Применительно к России правильнее, конечно, вести речь о случайных влияниях и частичном сходстве, чем о каком-либо последовательном гуманистическом движении; но верно и то, что это в целом было свойственно гуманизму вне узкой полосы, протянувшейся из Италии через Париж и Нидерланды в Южную Англию.
Критическое отношение к религии широко распространилось среди гражданских лиц из царского окружения, которые в конце XV и начале XVI в. путешествовали за границу с дипломатическими миссиями. Радикальными скептиками сделались как Федор Курицын, возглавлявший службу иноземных сношений при Иване III, так и Федор Карпов, руководивший той же самой, но только во много раз разросшейся службой — Посольским приказом — при Иване IV. Взгляды Ивана Висковатого, самого доверенного дьяка Ивана IV, и Ивана Пересветова, главного радетеля за абсолютизм при том же царе, были, похоже, по преимуществу светскими [294] . Церковное богослужение — и даже саму богоданную истину христианства — подвергнул в середине XV в. скрытому сомнению грамотный и умудренный опытом тверской купец Афанасий Никитин. Во время продолжительных путешествий по Ближнему Востоку и Южной Азии он, видимо, пришел к заключению что все, кто верует в одного и того же Бога, являются «сынами Адама», и, хотя продолжал соблюдать на чужбине православные обычаи, в своем сочинении «Хождение за три моря» многозначительно писал слово «Бог» не только по-русски, но и по-арабски, по-персидски и по-турецки [295] .
294
45. Веселовский (Влияние, 16) помещает в общество вольнодумцев также псковского партнера по переписке с Филофеем, дьяка Мисюрь-Мунехина. Пересматриная карьеру И.Висковатона, Н.Андреев (N.Andreev. Interpolation in the 16th Century Muskovite Chronicles // SEER, 1956, Dec., 95 —115, особ. 102 и далее) предполагает, что Внсковатый был православным иосифлянином, но ничего не говорит о причинах, по которым па него была наложена епитимья в 1553–1554 гг. или его внезапно предал казни Иван в 1570-м. Поскольку и тс годы, и последний были временем, когда Иван последовательно очищал свое царство от прозападного инакомыслия, представляется разумным (хотя, понятно, до уверенности здесь далеко) допустить, что Иван, по меньшей мере, в чем-то соотносил его с подобными взглядами.
Возможно, лучшим исследованием российского гуманизма является: И.Голенищсв-Кугузов. Гуманизм у восточных славян. — М. — Л., 1963; но богатство его картины большей частью зависит от включения в анализ аспектов украинской и белорусской культурной деятельности, которая, как он считает, мало соприкасалась с великорусской культурой вплоть до конца XVII в. и XVIII в.
295
46. Хождение за три моря Афанасия Никитина. 1466–1472 гг. / Под ред. Б.Грекова и В.Адриаийвой-Псретц. — М. — Л., 1948; анализ — в: А.Клибанов. Реформаци-онные движения в России в XIV — первой половине XVI в. — М, I960, 367–383.
Судя по всему, поиск более рациональной и универсальной формы верования вызывал значительный интерес в космополитической Западной России, где синкретическое, унитарное движение — порождение протестантской Реформации — было предано анафеме специальным собором 1553–1554 гг. Это движение кануло в небытие подобно «жидовствующим», которых осудили на соборе всего полувеком раньше. Определенная связь с иудаизмом опять же выглядит вероятной ввиду того, что глава его Федор Косой придерживался Пятикнижия, а позже женился на литовской еврейке [296] . На соборе 1553–1554 гг. Косой красноречиво настаивал на том, что «вси людие едино суть у бога, и татарове, и немцы, и прочий языции» [297] . Разумно допустить, что это движение, как и «жидовствующие», продолжало иметь последователей и после официального осуждения, а также то, что в Западной России продолжал привлекать к себе внимание воспоследовавший быстрый расцвет отвергшего догмат Троицы социнианства в Польше.
296
47. Клибапов. Движения, 291–294.
297
48. Цитируется в: А.Клибанов. Источники русской гуманистической мысли // ВИМК, 1958, март-апр., 60; также 45–61 — обзор еретических идей в России XV–XVI вв. См. также: Р.Лапшин. Феодосии Косой — идеолог крестьянства XVI в. //ТОДЛ, IX, 1953, 235–250.
Четверо влиятельных россиян середины XVI в. — Андрей Курбский, Федор Карпов, Ермолай-Еразм и Максим Грек — перенесли на российскую почву характерную и для западного гуманизма философскую оппозицию как суеверию, так и схоластике. Каждый из них был жизненно заинтересован в классической античности — особенно в морализме Цицерона и идеализме Платона.
Вопреки своим традиционным московитским взглядам на политику и историю, Курбский был глубоко влюблен в классическое прошлое, он единственный покинул Россию, чтобы впитать латинизированную культуру Польско-Литовского государства. Восприняв платонические и раннегреческие идеи непосредственно от Максима Грека, он добавил к ним за время своего длительного пребывания за границей еще более глубокое знание латинских классиков. Курбский поддерживал лучшие связи с узким кругом родовитых латинизированных белорусов и посетил самый восточный латинский университет средневековой Европы — Краковский и отправил своего племянника в Италию. На позднем этапе его переписки с Иваном Грозным он включил а письмо длинный перевод из Цицерона, чтобы доказать: вынужденное бегство из страны не может считаться изменой [298] .
298
49. Из «Парадоксов»: Переписка Ивана Грозного, 173–175. См. также: И.Ясинский. Сочинения Курбского как исторический источник // КУИ, 1888, номер 10— II; Сказания Курбского, — СПб., 1868, 3-е изд., 93–94; Веселовский, Влияние, 16–17; и ссылки в: Vernadsky. Dawn, 282–283, примеч. 36.