Икона и топор
Шрифт:
Важнейшим из культурных деяний Византии было обращение в христианство славян. Когда Святая Земля, Северная Африка и Малая Азия подпали под ислам в VII–VIII вв., Византии пришлось обратиться на север и запад, чтобы вернуть утраченное. К IX в. упроченная уверенность в своей силе подвигла Константинополь к новой экспансии. Долго обсуждавшиеся вопросы христианской доктрины были разрешены седьмым церковным собором; мусульманские захватчики отражены вовне, а пуританские иконоборцы осуждены внутри столицы. Императоры и патриархи вновь подвергли сомнению ценности Запада, еще не до конца освободившегося от наследия «темных веков».
Быстрое расширение византийского политического и культурного влияния на Балканах на протяжении IX в. придало дополнительный блеск этому «второму золотому веку» византийской истории. Решающим этапом в этом продвижении была миссионерская деятельность двух братьев — греков из сопредельной славянскому миру Македонии: Кирилла, много путешествовавшего и широко известного ученого, и Мефодия, государственного деятеля с богатым опытом в славянских областях Византийской империи. В отдаленной Моравии и позже в Болгарии они создали письменность для перевода на местные славянские языки основополагающих книг православного христианства. По-видимому, первоначально они пользовались ни на что не похожим, ими же изобретенным глаголическим алфавитом, но их последователи вскоре обратились к кириллице, для которой большинство букв было заимствовано из известного многим греческого алфавита. За полвека после смерти миссионеров богатейшую
14
6. Л. Черепнин (Палеография, 83—111) сводит воедино все еще не закончившиеся споры, порожденные Неожиданным появлением двух алфавитов на протяжении короткого промежутка времени, и заключает, что глаголица, возможно, появилась раньше, — заключение, которое представлено Ф. Дворником как «почти единогласная» точка зрения специалистов в его работе: F.Dvornik. The Missions of Cyril and Methodius. // ASR, 1964, Jim., 197, примеч. 9. И. Шевченко скептически оценивает выдвинутую в последнее время идею, что этот неожиданный литературный расцвет, должно быть, указывает на существование (до кирилло-мефо-диевского этапа) литературной деятельности на глаголице: I. Shevchenko. Three Paradoxes of the Cyrillo-Methodian Mission // Ibid., 235–236 и примечания. Рассуждения по поводу данной миссии в этом разделе (195–236, куда также включены работа: H.Lunt. The Beginning of Written Slavic, и краткое заключение Ф. Дворника) дают ценный комментарий и богатую информацию об обширных исследованиях последнего времени по поводу миссии. Ф. Дворник указывает (там же, 210–211, и в работе: Les Benedictins et la christianisation de la Russie // L’Eglisc et les eglises. — Chcvetognc, 1954, 323–349), что в католической Богемии, до того как в Риме стали доминировать центростремительные тенденции, особенно при папе Григории VIII в конце XI в., славянская литургия существовала бок о бокс латинской, а бенедиктинцы сделали много копий славянских текстов, которые затем появились в единственном экземпляре в русских рукописях.
В результате литургической и литературной активности последователей Кирилла и Мефодия в Киевской Руси в X и начале XI вв. язык восточных славян сделался (наряду с латинским и греческим) одним из трех письменных и богослужебных языков средневекового христианства. Церковнославянский, при всех его многочисленных изменениях и вариантах, оставался основным литературным языком России до конца XVII в.
Изначально Киевская Россия, или Русь, как она тогда называлась, занимала уникальное место среди большинства славянских княжеств, перенявших устройство и вероисповедание Византии. В отличие от балканских славянских королевств, владения Киева находились вне пределов бывшей Римской империи. Киев был одним из последних национальных образований, принявших византийское христианство, и при этом самым крупным — его земли простирались на север до Балтики и почти до Северного Ледовитого океана, однако политически только Киев никогда не подчинился Константинополю.
В культурном отношении тем не менее Киев зависел от Константинополя даже более, чем многие собственно имперские области, ибо в конце X — начале XI вв. русские князья приняли православие с некритическим энтузиазмом новообращенных и стремились перенести величие Константинополя в Киев с ненасытностью nouveau riche. Сразу после своего обращения в 988 г. князь Владимир воссоздал в Киеве великолепие византийских обрядов и служб, а при его знаменитом сыне Ярославе Мудром из Византии валом повалили ученые богословы, несшие с собой византийские образцы для ранних русских канонов, хроник и проповедей. Грандиозные соборы Святой Софии и Святого Георгия, ставшие «золотыми воротами» города, повторяли одноименные храмы Константинополя [15] .
15
7. Воронин. Города, 16–17. Первое исследование византийского влияния в России (В. Иконников. Опыт исследования культурного значения Византии в русской истории. — Киев, 1869) переоценило это влияние, рассматривая Россию фактически как часть Восточной империи до ее падения. Многие последующие русские историки (и почти все советские) далеко уклонились в противоположную сторону, сводя до минимума вклад Византии. В период расцвета сталинщины они дошли до того, что утверждали, будто Святая София в Киеве была построена по образцу дохристианских могильных холмов и что толщина ее колон, пилястр и апсид выражала типично русское представление о «материальности» и «телесном характере» зданий. См.: Н. Брунов. Киевская София — древнерусский памятник русской каменной архитектуры // ВВ, III, 1950, особ. 184, 186.
Взвешенную оценку византийского влияния можно найти в работах византинистов славянского происхождения. Проблема, поставленная А. Васильевым в статье: Была ли Древняя Россия вассальным государством Византии? (A.Vasiliev. Was Old Russia a Vassal State of Byzantium? // Speculum, 1932, Jul., 350–360), несколько более полно рассматривается в работе: G.Ostrogorsky. Die Byzantinische Staatenhierarchie // SKR, VII, 1936, 41–61. О более общем влиянии см.: D. Obolensky. Russia's Byzantine Heritage // OSP, I, 1950, 3763; и его же: Byzantium, Kiev and Moscow: A Study in Ecclesiastical Relations // DOP, XI, 1957, 23–78; и E. Dvornik. Byzantium and the North; Byzantine Influence in Russia // M.Huxley, ed. The Root of Europe. — London, 1952, 85 —106; и его же: Byzantine Political Ideas in Kievan Russia // DOP, IX–X, 1956, 73—121. Для сравнения см.: G.Ostrogorsky.
Byzantium and the South Slavs // SEER, 1963, Dec., 1 — 14. Хорошо документированное краткое изложение, которое уподобляет отношения славян с Византией отношениям германских племен с Западной Римской империей, см. в превосходном введении в большой работе болгарского ученого: I.Duichev. Les Slaves et Byzancc. — Sofia, 1960.
Критический анализ советского отношения к византийскому влиянию см.: в работе: I. Shevchenko. Byzantine Cultural Influences // Black, ed. Rewriting, 143–197; а также в работе: А. Флоровский. К изучению истории русско-византийских отношений // BS, XIII, 2, 1952–1953, 301–311. Несколько более взвешенное отношение можно найти в таких работах послссталинского периода, как: М. Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений. — М., 1956, со вступлением М. Тихомирова; а также: Д. Лихачев. Культура русского народа X–XVII вв. — М-Л., 1961 (в противовес его некоторым более ранним работам).
Преисполненный «христианского оптимизма, возрадовавшись, что Русь удостоилась объединить христианство «одиннадцатого часа» перед концом света» [16] , Киев откровеннее, чем сама Византия, заявлял, что православное христианство разрешило все важнейшие проблемы веры и богослужения. Оставалось одно — утвердить «правое восславление» (буквальный перевод «православия», русская калька греческого «ортодоксального») в формах богослужения, восходящих к Апостольской церкви и установленных на бее времена ее семью экуменическими соборами. Изменения в догме или даже в священной фразеологии нетерпимы, ибо на любое расхождение во мнениях существует только один ответ. В конце IX в. восточная церковь впервые разошлась с Римом из-за того, что тот присоединил «и от Сына» к формуле Символа веры, утвержденной Никейским собором, по которой Святой Дух исходит «от Бога Отца».
16
8. Chizhevsky. History, 33.
Нигде эта традиционная восточная формула не отстаивалась с таким великим рвением, как на Руси. Словно компенсируя относительно позднее свое обращение, русская церковь принимала православные определения истины и византийское искусство, не подвергая их и малейшему сомнению, но сложные философские традиции и литературные нормы Византии (не говоря уже о классических и эллинистических корнях византийской культуры) русским православием никогда не были должным образом усвоены. Таким образом, Россия фатально восприняла «византийские достижения… без византийской пытливости» [17] .
17
9. G.Florovsky. The Problem of the Old Russian Culture // ASR, 1962, Mar., 14.
Из столь многообразного и изысканного византийского наследства Киевская Русь выделила и развивала две характерные составляющие, предопределившие дальнейшее развитие русской культуры. Прежде всего, непосредственное восприятие красоты, страстное желание узреть духовные истины в конкретных формах. Согласно самой ранней летописи киевского периода, именно красоты Константинополя, великолепие храмов и обрядов подвигнули Владимира к обращению. В «Повести временных лет» — ярком и нередко прекрасном литературном творении — сообщается, что посланцы Владимира нашли мусульманское богослужение непотребным и смрадным, а в церемониях западных христиан не увидели красот. Не то в Константинополе: «…ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах.
Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького…» [18] .
В стремлении перенять этот опыт переживания красоты киевские князья возводили в каждом крупном городе восточных славян соборы в византийском стиле. На внутренней стороне центрального соборного купола, символизировавшего небеса, изображался могущественный Пантократор, божественный создатель небес и земли. Среди мозаичных и фресковых фигур, которые украшали внутренние стены и купола, выделялся образ Теотокос — Непорочной Девы-Богородицы. Собор был вместилищем прекрасного и средоточием святости для жителей близлежащих мест. Само слово «собор», означавшее некую общность людей, все совместные действия которых совершаются только в согласии с божественной волей, стало также означать и храм [19] ; и жизнь каждой общины выстраивалась вокруг литургии: совместного богослужения в память искупительной жертвы Христа.
18
10. Повесть временных лет. Часть 1, 274. Также см.: Fedotov. Mind, I, 373, — о важности, придаваемой Андреем Боголюбским красоте православного богослужения в процессе христианизации русского Севера.
19
11. A.Grabar. Cathedrales multiples et groupements d'egliscs en Russie // RES, XX, 1942, 91 — 120; Знаменский. Руководство, 78–79; И. Лихницкий. Освященный собор в Москве в XVI–XVII веках. — СПб., 1906.
В те времена на Руси конкретная красота более, чем абстрактная идея, выражала суть христианства, что предопределило рассвет византийского искусства и литературы на русской почве. Человек не должен был размышлять над тем, что уже твердо установлено, или толковать таинства, но с любовью и смирением блюсти и украшать унаследованные формы молитвы и богослужения — и тем самым, возможно, прийти к ощущению грядущего сияющего мира. За несколько десятилетий после обращения Владимира Киев превратился в величественный город. Побывавший в нем западный епископ назвал Киев «соперником Константинополя» [20] , а первый митрополит-соотечественник Илларион Киевский отозвался о городе так:
20
12. Воронин. Города, 15. Относительно других комментариев, сделанных Титмаром (Thietmar), епископом Мсрсбурга, см. его хронику в: MGH, IX, 1935, 488, 528–532. Его утверждение, что в Киеве в 1018 г. было больше четырехсот церквей (530), возможно, характеризует его как первого в длинном ряду западных рассказчиков, дававших преувеличенную статистику российских достижений. Не украшает и надежную в других отношениях работу X. Пашкевича (Н. Paszkiewicz. The Making of the Russian Nation. — London, 1963) утверждение, что христианство пришло в Россию из различных источников и что христианские церкви строились в Киеве еще до обращения Владимира. Конкретное свидетельство небольшого влияния западного христианства можно найти в учреждении Владимиром службы по сбору церковной десятины (по образцу, не вполне совпадающему с западным, однако совершенно неизвестному в Византии). См.: А. Пресняков. Лекции по русской истории 1. Киевская Русь. — М. 1938, 114–115, а также примеч. I.
Во всех старорусских описаниях христианских правителей «обязательно упоминалось об их физической красоте. Наравне с милосердием и благотворительностью это непременная черта идеального князя» [22] .
Грамотность среди всех, кто практически в ней нуждался, была распространена гораздо шире, чем это обычно представляют; однако книги были замечательны скорее искусным оформлением, чем содержанием. Старейшая из дошедших до нас русских рукописей «Остромиров свод» (1056–1057) — это богато украшенное и орнаментированное собрание евангельских текстов, предназначенных для церковного богослужения и Расписанных по дням недели. В Древней Руси не существовало даже полного текста Библии, не говоря о самостоятельных теологических изысканиях. Большинство из двадцати двух рукописных книг, сохранившихся от XI в., и восемьдесят шесть — от XII [23] , изукрашенных как словесно, так и изобразительно русскими копиистами, — это собрания текстов и проповедей, предназначенных для практического руководства при богослужении. Изначально предпочтение было отдано не великим богословам и законодателям Византии, но ее проповедникам, таким, как Иоанн Златоуст. В проповедях величайших киевских писателей, Иллариона Киевского и Кирилла Туровского, оттенки смысла тонут в потоке прекрасных образов воскресения.
21
13. Гудзий. Хрестоматия, 32.
22
14. Fedotov. Mind, I, 263.
23
15. Н. Волков. Статистические сведения о сохранившихся древнерусских книгах ХІ-ХІ веков и их указатель // ПДП, СХХІІІ, 1897, 24. Эти данные неверно воспроизводятся и неадекватно комментируются в: Черепнин. Палеография, 130.