Икона
Шрифт:
Моя комната в доме бабушки и дедушки очень чистая. И белая. В ней совсем немного игрушек. Раньше их было много, раньше, когда я была маленькой. Когда я только приехала сюда, скучала по ним, но покупать новые игрушки мне совсем не хотелось. Что бы я с ними делала? Сидела бы на полу одна и смотрела на них?
В общем, я чувствую себя неплохо. Хотя и бывает грустновато вечерами, когда хочется обнять мою старую мягкую обезьянку, пока я засыпаю. Я привыкла засыпать лёжа на животе, смотреть на неё, прижимать к себе. В первую ночь я попробовала полежать на
В моей комнате – кровать с голубым одеялом и письменный стол из тёмного дерева. Шторы, которые я люблю открывать и закрывать, когда мне скучно. И часы на стене.
Часы. Через неделю после моего приезда я попросила бабушку купить мне часы. Мы съездили в «Уолмарт» за покупками. Я выбрала самые простые: в чёрной рамке, цифры на белом фоне и красная секундная стрелка.
– Тебе не нравятся электронные часы? – удивилась бабушка.
– Нет, мне нравятся эти, – сказала я, схватив коробку с полки. Посмотрела на цену: не очень дорого.
– Точно? В этих часах даже нет встроенного будильника.
– Мне нравятся эти.
Дедушка забил гвоздь в стене, прямо над моей кроватью, и повесил часы. Ночами я лежу тут, свернувшись калачиком, и слушаю громкое тиканье часов. И я не думаю о тишине, по крайней мере, не так много… Кейт посапывает во сне.
Пасха
Я всё ещё лежу под кроватью. Так долго, что описалась, совершенно испортив белое платье. Но я по-прежнему не вылезаю из-под кровати. Я сжимаю тот деревянный предмет, который мама сунула мне в руку. Я даже не знаю, что это такое, но я сжимаю это так крепко, что больно пальцам.
Папин телефон начинает жужжать. Он, скорее всего, упал с тумбочки, потому что я вижу, как он светится на полу, в нескольких шагах от меня. Буквы складываются в имя «Марк».
Мистер Лиакос. Папин друг и чтец в нашем храме.
Я отпускаю деревянный квадрат, подтягиваю телефон под кровать, поближе. Он всё ещё звонит. Я провожу пальцем по экрану. Шепчу: «Алло».
– Алекс? – пробивается ко мне голос мистера Лиакоса, такой маленький и словно укутанный в мягкий шарф.
Я чувствую, как по моим щекам бегут слёзы.
– Алекс, алло!
Заставляю себя произнести хоть что-то.
– Это Ефросинья.
– Малышка, я могу поговорить с папой?
Слёзы начинают катиться неудержимо. Я уже просто реву в телефон.
– Ефросинья, малыш, а папа рядом? У вас всё в порядке?
– Я боюсь выйти, – плачу, – я боюсь! Я не хочу вылезать отсюда. Я думаю, что я только одна…
– К вам приходили? Деточка, расскажи, что там у вас случилось?
– Были мужчины с ружьями, и мама сказала, чтобы я спряталась под кровать, а папа пошёл, и я слышала выстрелы, и я думаю, что только я… я…
– Так, оставайся на месте. Я скоро буду.
– Хорошо, – проскулила я.
Экран вспыхнул ещё раз, прежде чем телефон отключился. И я опять осталась в темноте. Я просто лежу и стараюсь ни о чём не думать.
Внезапно я чувствую движение в доме. Кто-то идёт по коридору прямо к спальне. Вижу голубой свет на полу, он перескакивает через какие-то тюки, свёрнутое одеяло, игрушки Хёрши.
– Ефросинья, – до меня доходит голос мистера Лиакоса. Щелчок, и комнату заливает свет. Жёлтое свечение кажется болезненным. Снаружи по-прежнему темно.
Появляются блестящие чёрные туфли мистера Лиакоса. Церковные туфли. Он опускается на колени, чтобы найти меня под кроватью. Я всё ещё боюсь пошевелиться.
– Где ты, малыш?.. Ты как, в порядке?
Я киваю.
– Ты можешь вылезти оттуда? Здесь опасно оставаться, нам нужно уезжать.
Я начинаю выползать из-под кровати, как червячок. Я вся в пыли, платье на мне холодное и мокрое.
Мистер Лиакос подаёт мне руку, помогает встать. Смотрит на предмет, который я всё ещё сжимаю в руке.
– Вот за это сейчас ты только и можешь держаться, – шепчет он. Берёт зелёное одеяло с родительской кровати и закутывает меня в него. Потом приседает передо мной и заглядывает мне прямо в глаза.
– Всё очень плохо, – тихо говорит он, – если хочешь, я понесу тебя на ручках, а ты можешь закрыть глаза, пока мы не выйдем отсюда.
Я трясу головой. Я вся мокрая. И мне совсем не нравится, когда кто-то чужой, кто-то кроме папы или мамы прикасается ко мне или обнимает.
– Хорошо, – говорит он. – Иди за мной и постарайся не сводить глаз с моей спины.
Весь дом в темноте, и я вижу только мутные силуэты предметов, которые выхватывает голубой лучик телефона мистера Лиакоса. Я должна его слушаться и смотреть только перед собой. Но я не слушаюсь. И кое-что я бы всё равно увидела.
Мама лежит, свернувшись, у дверей спальни.
Две маленькие девочки, каждая в своей кроватке – тихие и неподвижные.
Разбитая шкатулка на полу, два венчальных венца разорваны, растоптаны.
Разбитые иконы.
Папа и Хёрши в гостиной, папа лежит лицом вниз, Хёрши – прижавшись к нему, нос в крови.
Я выхожу из дома за мистером Лиакосом в ночь. Вернее, в тот самый момент, когда слабое, розовое свечение появляется на востоке. Это же Пасхальное утро.
Христос Воскресе.
5 декабря 0000 года. Эра Толерантности
Послеобеденное время в библиотеке – моё любимое. Бабушка забирает меня из школы, и мы идём в библиотеку им. Нолан Мэйхью, в центре города. Она читает новую главу «Страсти в прериях» – истории любви, а я брожу вокруг и рассматриваю книги. Мне нравятся здешние библиотекари. Они всегда помогут, если ты попросишь их об этом, но они не обращают на тебя никакого внимания, если ты просто ходишь сам по себе. По крайней мере, до тех пор, пока ты не начнёшь перетаскивать мягкие кресла-мешки из детской секции в секцию для юношества.