Икона
Шрифт:
– Ефросинья. Ефросинья, оставайся на месте, не шевелись. Я пойду спрошу, что там происходит. А ты не выходи из машины, по крайней мере, пока не поймёшь, что это безопасно. Хорошо? Держись за икону и повторяй: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Просто повторяй.
– Что? Что происходит?
– Просто повторяй эту молитву, – говорит он, открывая дверь машины.
Он отстёгивает ремень безопасности и выходит, улыбаясь очень уверенно, точно так же, как он это делает, когда встречает новых людей в церкви.
– Добрый
– Ваше водительское удостоверение, пожалуйста, – я слышу ещё один голос.
– Да, да, секундочку, сейчас.
– Это что, у вас кровь на одежде?
– Да нет, просто кетчуп. Пришлось заехать в Макдоналдс, и этот пакетик практически взорвался у меня в руках.
Слышу ещё один, более низкий голос, с подозрением говорящий: «А что это у него на шее?»
– Покажите нам вашу цепочку, – говорит первый голос.
В ответ – тишина. Я сижу очень тихо, но моё сердце бьётся очень громко, мои руки сжимают мой собственный нательный крестик.
– Он из этих, – говорит более низкий голос, – пристрели его.
Я ещё не успеваю понять, что происходит, звук выстрела заставляет меня вздрогнуть.
– Проверь его карманы и телефон, – говорит первый голос, – потом проверь машину. Может быть, у него есть телефоны, адреса.
Я медленно поднимаю голову. Прямо посреди дороги, перегораживая её, стоит джип. Двое мужчин склонились над телом, лежащим на земле.
Я тяну за ручку, тихонечко открываю дверь. Она немного стукнула. Мужчины не повернулись. Они нашли кошелёк и сморят, что там, выбрасывая карточки и чеки прямо на дорогу.
Я выскальзываю на землю и прикрываю дверь. Бегу к лесу, прижимая к себе икону.
6 декабря 0000. Эра Толерантности
– Хиллари, ты всё ещё спишь?
Я лежу, отвернувшись к стене и поджав ноги. Сейчас 7:15. Мне нужно быть в школе в 7:55.
– Я же говорила, лучше бы мы купили те электронные часы с будильником. Поторопись, иначе опоздаешь, – слышу бабушкин голос.
– Я себя что-то плохо чувствую, – говорю я, – можно я не пойду в школу?
– Так. – Она подходит и щупает мой лоб. Её руки мягкие и пахнут кондиционером для белья, которым она всё время пользуется. Она совсем не плохая. Просто она не мама.
– Температуры нет, – говорит она, – а что тебя беспокоит? Живот болит?
– Я просто плохо себя чувствую, – повторяю я.
– Ты можешь пропустить занятия, только если серьёзно больна. Я думаю, всё будет хорошо.
Она пару раз гладит меня по плечу.
– Быстренько вставай, одевайся, а я подогрею колбаски и тосты, которые купил дедушка.
Мне совсем не хочется есть колбаски. Я думаю: «Сейчас декабрь». Но я киваю головой, мне не хочется её обижать.
И я встаю с кровати, чтобы её не расстраивать. Натягиваю джинсы и свитер. Я знаю, она очень старается. Откуда ей знать, что я чувствую? Я натягиваю пушистые носки, те, которые надеваю, когда мне грустно.
– Хиллари! – Бабушка кричит из соседней комнаты.
– Да?
– Почему твоя обувь у входной двери? Ты же знаешь правила: мы убираем вещи на место.
– Простите, я забыла.
Но я вру. Мои кроссовки – ровно на том месте, где я оставила их вчера вечером, они выглядят там очень одинокими, и кажется, им самим себя жалко.
Я вытряхиваю их, прежде чем надеваю, так, на всякий случай. Святитель Николай ничего в них не оставил. Теперь я злюсь на саму себя. Дурочка. Конечно, в них ничего нет. Я ем свою дурацкую колбасу с тостами и заставляю себя почувствовать удовольствие.
7 декабря 0000. Эра Толерантности
По четвергам я хожу к доктору Сниду. После школы бабушка отвозит меня на своей машине, мы сидим в холле и ждём, пока доктор подойдёт к нам и отведёт меня в свой кабинет. Мне не нравится этот холл. Там всегда слишком тепло, а тёмно-коричневые стены вызывают у меня приступы клаустрофобии. Растения на столах из орехового дерева искусственные, наверное, потому, что здесь нет окон и будь они живые – завяли бы и просто умерли. Стулья на первый взгляд кажутся удобными, но они заставляют тебя сидеть слишком ровно, а подлокотники – слишком высокие. Одним словом, это один из таких холлов, который должен быть удобным и выглядеть домашним, но на самом деле создаёт ощущение, что ты задыхаешься.
– Хиллари?
Я отрываю глаза от «Дарителя». Доктор Снид стоит прямо напротив меня, держит подмышкой файл с историей моей болезни.
– Я подожду тебя здесь, дорогая, – говорит бабушка.
Я медленно иду за доктором в самый конец коридора. По сторонам его много дверей в разные кабинеты, некоторые плотно закрыты и рядом с ними, снаружи, включён «белый шум». Кабинет доктора Снида – второй с конца.
– Садись, – говорит он, включая «белый шум» и закрывая за собой дверь.
Я сажусь на кожаный диван, сжимаю свою книжку. Я вообще люблю везде ходить с книжкой – есть чем занять руки.
Доктор Снид садится на свой крутящийся стул, забрасывает ногу за ногу и открывает мой файл.
– Ну, как дела сегодня? – спрашивает он.
– Хорошо, – отвечаю, впрочем, я всегда так отвечаю. Он кивает головой, переворачивает страницы.
– Да, вижу, у тебя выдалась отличная неделя в школе.
– Ну, да.
Я думаю: «Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как доктор Снид сам был в седьмом классе?» Я даже не могу себе представить, что он носит какую-то другую одежду, кроме брюк в тонкую полосочку, жилетку и кроссовки. То есть то, во что он одет каждый раз. Над ним бы здорово посмеялись в нашей школе.