Икона
Шрифт:
«Я уверен, что господин Комаров не…»
— Я не понимаю, — сказал Филдс.
— До смешного просто, Грейси. Я переводил «Чёрный манифест» сам. Всю ночь, когда был на Воксхолл-кросс. Это я перевёл фразу «возрождение во славу отечества» как «возрождение былой славы русского народа». Потому что именно это она и означает. Марчбэнкс прочёл перевод. И должно быть, употребил эту фразу в разговоре с редактором Джефферсона, а тот, в свою очередь, в разговоре с Джефферсоном. Обозревателю понравилось выражение, и он использовал его вчера при интервью с Комаровым. Получилось, что мерзавец услышал свою собственную фразу. А я не встречался
Филдс включил магнитофон и снова прослушал отрывок. Когда Джефферсон закончил, Кузнецов начал переводить на русский. «Возрождение былой славы» он перевёл на русский как «возрождение во славу».
— Господи! — прошептал Филдс. — Комаров, должно быть, подумал, что Джефферсон видел весь документ, читал его на русском языке. Он, должно быть, решил, что Джефферсон — один из нас и пришёл проверить его. Ты думаешь, журналиста убила «чёрная гвардия»?
— Нет. Я думаю, что Гришин нанял убийц из преступного мира. Очень быстрая работа. Если бы у них было время, они бы схватили его на улице и допрашивали не спеша. Убийцам приказали заставить его замолчать и забрать плёнку.
— Итак. Джок, что ты собираешься делать теперь?
— Вернусь в Лондон. Начинается борьба в открытую. Мы знаем, и Комаров знает, что мы знаем. Шеф хотел доказательств, что это не фальшивка. Ну вот, трое уже умерли из-за этого дьявольского документа. Не представляю, сколько ещё кровавых доказательств ему требуется.
Силиконовая долина расположена между горами Санта-Крус на западе и горой Гамильтон на востоке; она тянется от Санта-Клары до Менлоу-Парка. Таковы были её границы в 1988 году. С тех пор она стала больше. Название это она получила благодаря колоссальной концентрации, что-то между тысячью и двумя тысячами, промышленных и исследовательских предприятий, занимающихся самой высокой из всех высоких технологий.
Международная научная конференция проводилась в ноябре 1988 года в главном городе долины, Сан-Хосе, когда-то бывшем маленьким городком при испанской миссии, а теперь разросшемся в город сверкающих небоскрёбов. Членов советской делегации разместили в отеле «Сан-Хосе фиэрмонт». Монк сидел в холле, когда они прибыли.
За восемью учёными следовала намного превышающая их по численности группа сопровождающих: несколько человек из советской миссии при ООН в Нью-Йорке, один — из консульства в Сан-Франциско, а четверо были из Москвы. Монк в твидовом пиджаке сидел за чашкой чая со льдом, перед ним лежал «Нью сайентист», и он играл в «угадайку». Явных телохранителей из КГБ он насчитал пять.
До приезда сюда Монк имел длинную беседу с главным физиком-ядерщиком из лаборатории Лоренса. Учёный выразил свой восторг по случаю предстоящей встречи с советским физиком, профессором Блиновым.
— Вы должны понять, этот человек — загадка. За последние десять лет он действительно стал выдающимся учёным, — сказал ему физик из Ливермура. — Приблизительно в те годы в научных кругах появились о нём слухи. Он ещё раньше стал знаменитостью в СССР, но ему не разрешали публиковать свои труды за границей. Мы знаем, что он удостоен Ленинской премии, а также множества других наград. Он, должно быть, получал кучу приглашений выступить за границей — чёрт возьми, мы отправляли ему два, — но мы вынуждены были посылать их в президиум Академии наук. Они всегда отвечали: «Забудьте об этом». Его вклад в науку огромен, и я думаю, ему хочется получить международное признание — все мы люди, — так что, вероятно, это Академия отказывалась от приглашений. И вот он приезжает. Он будет читать лекцию о новейших достижениях в физике элементарных частиц. Я буду там.
«Я тоже», — подумал Монк.
Он подождал, пока учёный закончит своё выступление. Ему горячо аплодировали. В аудитории Монк слушал доклады, а во время перерывов бродил среди участников и думал, что они все с таким же успехом могли бы говорить по-марсиански. Он не понимал ни слова.
Присутствие в холле человека в твидовом пиджаке, с очками, висящими на шнурке на шее, и пачкой научных журналов стало привычным. Даже четверо из КГБ и один из ГРУ перестали присматриваться к нему.
В последнюю ночь перед отъездом советской делегации домой Монк, дождавшись, когда профессор Блинов удалится в свой номер, постучал в его дверь.
— Да? — спросили по-английски.
— Бюро обслуживания, — сказал Монк.
Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка. Профессор Блинов посмотрел в щель. Он увидел человека в костюме, держащего блюдо с различными фруктами и розовым бантом наверху.
— Я не обращался в бюро обслуживания.
— Нет, сэр. Я ночной управляющий. Это вам — с наилучшими пожеланиями от управляющего.
После пяти дней пребывания в США профессор Блинов так и не понял это странное общество неограниченных потребительских возможностей. Единственное, что ему было знакомо, — это научные дискуссии и секретность. Но бесплатное блюдо фруктов явилось чем-то новым. Не желая показаться невежливым, он снял цепочку, чего КГБ велел ему не делать. Они лучше других знали, что такое ночной стук в дверь.
Монк вошёл, поставил фрукты на стол, повернулся и запер дверь. В глазах учёного мелькнула тревога.
— Я знаю, кто вы. Уходите немедленно, или я позвоню своим.
Монк улыбнулся и перешёл на русский.
— Конечно, профессор, как вам будет угодно. Но у меня есть кое-что для вас. Сначала прочитайте, а потом позвоните.
Озадаченный профессор взял письмо мальчика и взглянул на первую строчку.
— Что за чепуха? — возмутился он. — Вы врываетесь ко мне и…
— Давайте поговорим всего пять минут. И я уйду. Очень тихо. Без шума. Но сначала, пожалуйста, выслушайте меня.
— Вы ничего не сможете мне сказать, что бы я хотел услышать. Меня предупреждали о вас и ваших людях…
— Женя в Нью-Йорке, — сказал Монк.
Профессор замолчал и застыл с открытым ртом. В пятьдесят лет он был седым и выглядел старше. Он сутулился, носил очки, и сейчас они сидели у него на носу. Не отрывая взгляда от Монка, он медленно опустился на кровать.
— Женя? Здесь? В Америке?
— После того как вы провели отпуск вместе в Ялте, она получила разрешение уехать в Израиль. Находясь в транзитном лагере в Австрии, она обратилась в наше посольство, и мы дали ей визу на въезд в США. В лагере она поняла, что носит вашего ребёнка. А теперь, пожалуйста, прочитайте это письмо.
Профессор, в полной растерянности, медленно читал. Закончив, он сложил два кремовых листочка бумаги и, не шевелясь, смотрел на стену напротив себя. Он снял очки. Две слезы медленно скатились по его щекам.
— У меня есть сын, — прошептал он. — Боже мой, у меня есть сын.
Монк вынул из кармана фотографию и протянул ему. У мальчика на затылок была сдвинута бейсбольная шапочка, и он широко улыбался. Были заметны веснушки и щербинка в зубах.
— Иван Иванович Блинов, — представил Монк. — Он никогда вас не видел. Только выцветшую фотографию из Сочи. Но он любит вас.