Иконоборчество
Шрифт:
– Спасти - от Папанастасия?
– живо осведомился Никифор
– Нет - от императора. Вы ведь об этом знаете. Его величество император Константин Копроним под давлением определенных церковных кругов собирается запретить писание икон. Под тем предлогом, что это-де идолопоклонство или что-то в этом роде. Какая глупость, Никифор!
Аббат прикрыл глаза увядшими веками.
– Я слышал об этом, Прокопий, - пробормотал он.
– Но это еще не наверное. Нет, ничего еще не решено.
– Именно потому я и пришел к вам, отче, - горячо заговорил Прокопий.
– Ведь всем известно, что для императора - это только политический
– Слыхал я и об этом, - вздохнул аббат с закрытыми глазами.
– Какой грех, матерь божия! Такие редчайшие фрески, подлинный Стефанид! Помните ли вы фигуру святой Софии, слева от благословляющего Иисуса? Прокопий, то была прекраснейшая из стоящих фигур, какую я когда-нибудь видел. Ах, Стефанид - это был художник, что и говорить!
Прокопий склонился к аббату и настойчиво зашептал:
– Никифор, в законе Моисеевом написано: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли". Никифор, правы ли те, кто проповедует, будто богом запрещено писать картины и ваять скульптуры?
Отец Никифор покачал головой, не открывая глаз.
– Прокопий, - помолчав, сказал он со вздохом, - искусство столь же свято, как и богослужение, ибо оно... прославляет творение господа... и учит любить его.
– Он начертал в воздухе знак креста своей обезображенной рукой.
– Разве не был художником сам Творец? Разве не вылепил он фигуру человека из глины земной? Разве не одарил он каждый предмет очертаниями и красками? И какой еще художник, Прокопий! Никогда, никогда не исчерпаем мы возможность учиться у него... Впрочем, закон Моисея относится ко временам варварства, когда люди еще не умели хорошо рисовать.
Прокопий глубоко вздохнул.
– Я знал, отче, что вы так скажете, - почтительно произнес он.
– Как священнослужитель и как художник, Никифор, вы не допустите гибели искусства!
Аббат открыл глаза.
– Я? Что я могу сделать, Прокопий? Ныне плохие времена; цивилизованный мир впадает в варварство, являются люди с Крита и еще бог весть откуда... Это ужасно, милый мой; но чем можем мы предотвратить это?
– Никифор, если вы поговорите с императором...
– Нет, нет, - перебил настоятель.
– С императором я не могу говорить об этом. Он не имеет никакого отношения к искусству, Прокопий. Я слышал, будто недавно он хвалил мозаики этого вашего... как его...
– Папанастасия, отче.
– Да. Того самого, который создает уродливые безжизненные фигуры. Император понятия не имеет о том, что такое искусство. А что касается Мальвазия, то он, по-моему, столь же скверный живописец. Еще бы - раввинская школа (4). И все же ему поручили мозаики в придворной часовне! Ах, нет, при дворе ничего не добьешься, Прокопий. Не могу же я отправиться во дворец с просьбой, чтобы какому-то Аргиропулосу, или этому, - как его зовут, этого критянина, Папанастасий?
– разрешили и дальше портить стены!
– Не в этом дело, отче, - терпеливо заговорил Прокопий.
– Но подумайте сами: если победу одержат иконоборцы, искусство будет уничтожено! И ваши иконы сожгут, Никифор!
Аббат махнул своей маленькой ручкой.
– Все они слабые, Прокопий, - невнятно произнес он. Тогда я еще не умел рисовать. А рисовать фигуры, знаете ли, не так-то просто научиться!
Прокопий протянул дрожащий палец к античному изваянию юного Вакха, наполовину скрытому цветущим кустом шиповника.
– И эта статуэтка будет разбита, - молвил он.
– Какой грех, какой грех, - прошептал Никифор, скорбно прикрывая глаза.
– Мы называли эту скульптуру святым Иоанном Крестителем, но это - подлинный, совершенный Вакх. Часами, часами я любуюсь им. Это - как молитва, Прокопий.
– Вот видите, Никифор. Неужели этому божественному совершенству суждено погибнуть навеки? Неужели какой-нибудь вшивый, орущий фанатик вдребезги разобьет ее молотом?
Аббат молчал, сложив руки.
– Вы можете спасти само искусство, Никифор, - наседал Прокопий.
– Ваша святая жизнь, ваша мудрость снискали вам безграничное уважение в церкви; двор почитает вас необычайно; вы будете членом Великого Синода, который призван решить, все ли скульптуры являются орудием идолопоклонства. Отче, судьба искусства в ваших руках!
– Вы переоцениваете мое влияние, Прокопий, - вздохнул аббат.
– Эти фанатики сильны, и за ними стоит чернь... Никифор помолчал.
– Так вы говорите, будто уничтожат все картины и изваяния?
– Да.
– И мозаики тоже уничтожат?
– Да. Их собьют с потолков, а камушки выбросят на свалку.
– Что вы говорите, - с интересом произнес Никифор. Значит, собьют и кособокого архангела Гавриила, созданного этим... ну...
– Вероятно, да.
– Чудесно, - захихикал аббат.
– Ведь это ужасно скверная картина, милый мой. Я еще не видел столь невообразимых чучел; и это называется - "соображения композиции"! Скажу вам, Прокопий: скверный рисунок-грех и святотатство; он противен господу богу. И этому должны поклоняться люди? Нет, нет! Действительно, поклонение скверным картинам - не что иное, как идолопоклонство. Я не удивляюсь, что люди возмущаются этим. Они совершенно правы Критская школа ересь; и такой Папанастасий - худший еретик, нежели любой арианин (5). Стало быть, говорите вы, - радостно залепетал старик, - они собьют со стен эту мазню? Вы принесли мне добрую весть, сын мой. Я рад, что вы пришли.
Никифор с трудом поднялся в знак того, что аудиенция окончена.
– Хорошая погода, не правда ли?
Прокопий встал, явно удрученный.
– Никифор, - вырвалось у него, - но и другие картины уничтожат! Слышите, все произведения искусства сожгут и разобьют!
– Ай-ай-ай, - успокоительно проговорил аббат.
– Жаль, очень жаль. Но если кто-то хочет избавить человечество от скверных изображений, не стоит обращать внимания, если он немного переусердствует. Главное, больше не придется поклоняться уродливым чучелам, какие делает ваш... этот...
– Папанастасий.
– Да, да, он самый Отвратительная критская школа, Прокопий! Я рад, что вы напомнили мне о Синоде. Буду там, Прокопий, буду, даже если бы меня пришлось нести туда на руках. Я бы до гроба не простил себе, если бы не присутствовал при сем. Главное, пусть собьют архангела Гавриила, - засмеялся Никифор, и личико его еще больше сморщилось.
– Ну, господь с вами, сын мой, - и он поднял для благословения изуродованную руку.
– Господь с вами, Никифор, - безнадежно вздохнул Прокопий.