Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая
Шрифт:
Подобной прочно базированной нравственной реакции массы не знала до сих пор ни одна эпоха, ибо никогда народ не сознавал так ясно сущности и внутренней взаимозависимости вещей. То, что некогда было надеждой и мечтой немногих избранных и лучших людей, стало сегодня горделивым убеждением массы. Таков отличительный и решающий момент, и таково победное знамя, которое гордо развевается над могилой прошлого. «Колокола смерти молчат» — колокола смерти, в которые погребально звонил пессимизм…
Именно этот момент и не хочет замечать современная изолгавшаяся и лицемерная мораль. А в тех случаях, когда она его все-таки замечает, она считает его сатирически-циничное зеркало большим преступлением, чем безнравственное деяние. Но такова уже старая историческая логика вещей. Она поступает так потому, что сама в конечном счете служит наивысшей безнравственности, которая только вообще существует, служит реакции, которая старается свести всю человеческую культуру на уровень средневековья. Что в этом стремлении ей помогают сотни честных и искренних людей, не меняет сущности дела, так как одной искренности
А. Вильетт. Заминка на пути к покаянию. «Здание церкви — дело рук человека, а это создал сам Бог!» Французская карикатура. 1903.
Утонченность нашей культуры наряду с выше охарактеризованной реакцией в массе вызвала и еще одно положительное явление. Великие завоевания науки нашего времени не прошли бесследно и в сфере художественного воспроизведения эротики, а повели и здесь к весьма значительным последствиям. Без всякого преувеличения мы можем сказать: новейшие изменения в этой сфере носят такой решительный характер, что перед нами, несомненно, радикальный переворот, какого не знала до сих пор еще ни одна эпоха.
Искусство заглянуло в священную тайну, стало осторожнее, осмотрительнее и обдуманнее. Перестало заниматься одними лишь внешними формами, так сказать, механическими движениями чисто животной эротики.
Фабиано. Премьера. Из салона юмористов. 1910.
Г. Хайлеман. В семейной купальне. 1906.
То, что справедливо относительно эротической поэзии второй половины прошлого столетия, то справедливо и даже в большей мере и относительно изобразительного эротического искусства. Эротический мотив считался в огромном большинстве случаев объектом забавы, веселой шутки и возбужденной болтовни: в лучшем случае в творческие эпохи истории в нем наряду с наслаждением обнаруживалась и воплощалась грандиознейшая форма стихийной мощи. Это относится, например, к произведениям мастеров Ренессанса. Но тщетно будем мы искать в эротическом искусстве прежних эпох какого-либо более или менее глубокого анализа сущности любви, раскрытия ее сокровеннейших тайн, сознания внутренней связи с природой и назначения человека и понимания неотвратимых последствий всего этого. В самых редких случаях встречаем мы более или менее глубокую философию любви, но никогда не читаем ее трагизм, то проклятие, которое тяготеет над нею. Мы не говорим уже о том, что в этом искусстве нет, конечно, и следа сознательного социального понимания и обсуждения вопроса. Видя в эротике исключительно личный, индивидуальный элемент, прежние эпохи совершенно не замечали ее социальных опасностей, тех страшных ран, которые Эрос не только способен наносить, но которые он действительно из года в год с неумолимой необходимостью, обусловленной сущностью нашего экономического строя, наносит сотням тысяч людей. Если прежде и обращалось внимание на темные стороны Эроса, то и в этом господствовала та же тенденция, которая усматривает в эротике исключительно индивидуальное наслаждение: несчастие считалось роковым стечением обстоятельств для данного индивидуума, над которым можно было даже злорадно смеяться.
Все это коренным образом изменилось в последней трети XIX столетия. Конечно, грубо животная точка зрения не исчезла совсем: она всегда будет так или иначе существовать, так как все психическое в конечном счете является лишь эманацией чисто физического. Другой эротики быть не может. Остались в настоящее время и такие изобразители ее, которые видят в ней только забаву, только игру и наслаждение, только вечно лазурное и ясное небо постоянных и ничем не омрачаемых радостей. Но за последние три десятилетия во всех странах Европы появились также и дальновидные и безжалостные анатомы и аналитики наших эротических ощущений. Это философы эротики, историки, которые не останавливаются на одной лишь технике, а пишут законы эротики, конструируют ее комедии и трагедии на фоне вселенной. Напомним в литературе хотя бы Стриндберга, Уайльда, Ведекинда; в изобразительном искусстве Тулуз-Лотрека, Форена, Бердслея, Хейне. И они, идущие по этому направлению, образуют сейчас подавляющее большинство…
Для сатирика при изображении эротических мотивов есть лишь одна форма: цинизм.
Массовая реакция против безнравственности, проникающей в семью, общество и государство, повела во всех странах к открытому признанию права на цинизм, наиболее действительным орудием которого стала в настоящее время бесспорно карикатура. Различны в отдельных странах только рамки этого права на цинизм.
Ф. Ропс. Эротическое искусство. Символическая гравюра.
Если
Самые широкие границы отведены цинизму, несомненно, во Франции. Первым, кто их использовал, и использовал в таком масштабе, как никто до него и после него, был бельгиец Фелисьен Ропс. Против творчества Ропса можно возразить очень многое. Культ, который воздавался Ропсу и воздается еще и по сие время, обязывает нас сделать эту существенную оговорку. Своей славе и переоценке своих заслуг Ропс обязан безграничной смелости, с которой он с циничнейшей откровенностью изобразил весь репертуар пороков человечества. Пораженные содержанием, многие зрители утрачивали способность трезво оценивать художественную ценность его произведений.
На самом деле Ропс весьма посредственный рисовальщик. У него нет дальновидности и потому нет пластики. Все у него бесплотно, все лишь конструировано. Его художественное творчество не вмещает ни одного новейшего завоевания искусства. То, на что он способен, на то были в гораздо большей мере способны другие. Все, что он создавал, было вымучено. И что самое скверное: его дарование не овладевает материалом, а, наоборот, материал на каждом шагу порабощает его. Он не бичеватель порнографии, а сам зачастую порнограф. Это необходимо особенно подчеркнуть. Тем не менее из этого анализа его творчества не следует, будто в этом и заключается вся тайна его необыкновенной популярности и что здесь снова классически доказывается справедливость старого рецепта: изображай сладострастие, но рядом с ним изображай непременно дьявола. Такое заключение было бы в высшей степени ошибочным. Это можно было бы доказать целым рядом тех писателей, которые выступали пропагандистами Ропса. Пусть для многих поклонников Ропса главная прелесть его произведений заключается в их порнографичности. Для столь же многих его творчество представляется выполнением программы, которую поставил перед собой Ропс или, по крайней мере, сделал вид, что поставил.
Ф. Ропс. Эротическая иллюстрация.
В глубине души каждого человека, мужчины или женщины, старого или молодого, кишит целое гнездо низменных инстинктов и страстей — таково мировоззрение Ропса, таков лейтмотив всех его произведений. Существо, которое доводит мужчину до физического, морального и духовного истощения, из которого грязным, вонючим потоком исходит все отвратительное, все низменное, — такова женщина. Скотская не насытность — таков мужчина. Ропс свел понятия мужчины и женщины к инструментам сладострастия. Не к объятию мужчины и женщины. Объятие есть лишь одна из вариаций, которые могут быть сьпраны на этих инструментах.
Ф. Ропс. Мария Магдалина. Сатира на женскую чувственность.
Заголовком ко всему творчеству Ропса могло бы служить его произведение «Сатана засевает землю семенем, которого она ждет». Сатана парит над землей в ночной мгле и тяжелым дождем засевает землю своим семенем. Куда падет это дьявольское семя, там повсюду рождается порок. И каждую из тысячи форм, которую принимает этот порок, Ропс изобразил без всякой боязни, смело, откровенно и выпукло. Он достигает невероятного даже в самом скромном. Скромной для Ропса нужно назвать, например, его «Зрелость». Обнаженная до чулок молодая девушка держит в обеих руках свою девственную, но уже созревшую грудь и внимательно рассматривает ее. Чувства, преисполняющие ее при этом, говорят, что она созрела теперь, что ее ждут радости и муки сладострастия. Мужчина теперь для нее только фаллическое понятие, таким он наполняет все ее воображение, таким проносится во всех ее мечтах. Это представление, от которого она не в силах уже отделаться, приводит ее на Голгофу любви. Но мало того, разгоряченная фантазия идет все дальше и дальше: неудовлетворенные желания выливаются в форму причудливых, больных снов. Таков «Идол». Такие и аналогичные представления пробуждаются в ней, когда в обществе в полускрытых словах ей шепчут о неутолимой жажде ее прелестей. Жалким суррогатом действительности становится в один прекрасный день маленький грум, голову которого она жадно прижимает к своей груди. «Грум на все руки», — раздается смех Ропса, и он изображает эту дикую оргию сладострастия с натуралистической откровенностью… Было бы поистине большой несправедливостью утверждать, что в творчестве Ропса говорит какая-то адская, сатанинская фантазия, — нет, Ропс был только иллюстратором своего общества и своего времени.