Илья Глазунов. Русский гений

Новиков Валентин Сергеевич

Достоевский – наш национальный гений, потрясший мир своими откровениями, заставивший его взглянуть и на Россию, и на самого себя глазами русского народа. Он оплодотворил мировую культуру XX века – не только литературу, но и театр, кинематограф, изобразительное искусство. Насколько глубоко вошел Достоевский в дух и плоть искусства самого художника, лучше всего свидетельствует огромный цикл произведений Глазунова, раскрывающий духовный мир писателя и его героев. И вновь приходится отмечать немаловажный факт, характеризующий гражданскую смелость и раннюю зрелость художника.

С темой Достоевского Илья Глазунов вышел на широкую аудиторию в то время, когда личность и творчество писателя, на несколько десятилетий

выпавшие из поля зрения исследователей, еще не стали предметом достаточно объективного анализа. Не приходится удивляться, что в 1934 году с трибуны Первого Всесоюзного съезда писателей СССР небезызвестный В. Шкловский провозглашал: «…если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые отвечают за будущее мира. Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе как изменника». Но даже в 70-е годы, после довольно широко отмеченного 150-летия со дня рождения писателя и позже, не прекращались тенденциозные попытки утверждения его неполноценности как человека, запутавшегося в противоречиях, смыкавшегося в своих исканиях, – по утверждению одного из официальных критиков, – «с церковью, с угнетателями и угнетательским государством», «величайшая трагедия» которого, «основа основ его духовной драмы, заключается в том, что он всю жизнь страстно и напряженно искал пути к народу, а находил церковь, монастырь». И, естественно, «как он был неистов в проявлениях своего бунта, так же неистов и беспорядочен бывал он в своем смирении, докатываясь порой до националистического шовинизма».

Уже первые иллюстрации к «Бесам» и «Идиоту», открывшие читателям подлинный мир Достоевского, показали, что по точности и богатству передачи поэтики, атмосферы образов героев художник не просто максимально приблизился к литературному первоисточнику, но как бы создал эталон восприятия произведений писателя.

Это даже не иллюстрации в привычном смысле слова, а адекватное переложение, перевод мира Достоевского на язык изобразительного искусства. Такую задачу и ставил перед собой художник: «Мне хотелось в отличие от обычно понимаемого слова «иллюстрация» трансформировать мир идей Достоевского, создать образы людей – идееносцев».

Эти работы потрясли не только рядовых посетителей его первой выставки. Выдающийся знаток истории Петербурга, автор известных книг «Душа Петербурга», «Петербург Достоевского», «Быль и мир Петербурга» Николай Анциферов, работавший в московском музее Достоевского после отбытия заключения в советских лагерях, дал им самую высокую оценку, сочтя лучшими из того, что сделано в области иллюстраций к произведениям классика. Он же напутствовал художника на создание иллюстраций и к «Белым ночам». «Я бы на вашем месте не искал натуру для Мечтателя. Нарисуйте себя. У вас самого лицо петербургского мечтателя», – дал он ободряющий совет.

Уже переехав в Москву, Глазунов вновь погружался «в магию петербургских белых ночей, ощущал реальность мечты и ирреальность яви. В памяти вставали громады наемных домов, марево над Невой, и слезы наворачивались на глаза, когда вспоминал, как видел на канале перед зарей нового дня девушку, которую любил, но которая уходила с другим, скользя рукой по чугунной решетке канала…»

И, естественно, его неотступно сопровождал образ Достоевского, ставший спутником всей жизни – мучением, загадкой, утешением, который он запечатлел в ряде картин-портретов.

«…Большой лоб с могучими, как у новгородских соборов сводами, надбровных дуг, из-под которых смотрят глубоко сидящие глаза, исполненные доброты и скорби, глубокого раздумья и пристального волевого напряжения. Болезненный цвет лица, сжатый рот, сокрытый усами и бородой. Его трудно представить смеющимся. Достоевский…»

Предельное

растворение личности художника в созданиях писателя особенно ощущается в иллюстрациях к «Белым ночам». Этап работы над ними, по аналогии с актерским мастерством, можно определить как вхождение в образ. Глазунов, как и сам Достоевский со своими героями, любил в студенческие годы бродить по улицам и набережным родного города, хранящим память его певца.

В этом состоянии предтворчества, погруженности в атмосферу, окружавшую героев любимого писателя, он и сам, вероятно, походил на них. «Попробуйте остановить его теперь, спросите его вдруг: где теперь стоит, по каким улицам шел? – он наверно бы ничего не припомнил, ни того, где ходил, ни того, где стоял теперь, и, покраснев с досады, непременно сказал бы что-нибудь для спасения приличий…» Из этих прогулок и родились поэтические, проникнутые романтически-мечтательным восприятием мира или тоской одиночества картины «Белых ночей», будто высвеченные холодновато-голубым, каким-то фантастическим светом. И образ самого Мечтателя, который «не смотрит, но созерцает как-то безотчетно», как будто усталый или занятый в то же время каким-нибудь другим предметом и разве только мельком может уделить время на все окружающее.

Резкость социальных контрастов жизни, трагизм человека, задавленного бедностью или переживающего крушение своей творческой личности, обнажает художник в иллюстрациях к повести «Неточка Незванова». На этом фоне образ главной героини воспринимается как луч надежды.

Философской углубленностью, безбрежностью страстей человеческих захватывают работы цикла к роману «Идиот» (к этому произведению, как и к «Братьям Карамазовым», и к «Бесам», Илья Глазунов обращался неоднократно на протяжении всего творческого пути). Основные «нервные узлы» романа художник выразил в трех главных образах. Как символ исстрадавшейся в жестоком мире красоты воспринимается образ Настасьи Филипповны. Во взгляде ее огромных глаз – необъятность трагизма души. Земное плотское начало – в затемненном облике Рогожина, с буравящим взглядом маленьких, будто граненых, глаз. И детски просветленный лик князя Мышкина, сохранившего чистоту восприятия мира.

Далее художник проводит нас по кругам душевного ада героев вплоть до рокового трагического финала. Но трагедия загубленной красоты, без которой мир беднеет и мертвеет, развертывается не в замкнутом пространстве души. Город и общество выступают как активные соучастники и сотворцы этой трагедии.

Наивысшей концентрации философская мысль художника достигает в иллюстрациях к романам «Братья Карамазовы» и «Бесы». Первый из них, в котором соприкоснулись «мимоидущий лик земной и вечная истина», нередко называют духовным завещанием писателя. Здесь показываются не только величайшие бури и трагедии, свершающиеся в душе даже самого ничтожного человека, где «дьявол с богом борется», но и поднимается вопрос о сущности и перспективах всего мироустройства.

Борения и страсти героев на земном человеческом уровне представлены в драматически насыщенных сценах без всякого налета бытовизма. Среди персонажей романа у художника особо пронзительное звучание приобретает образ Грушеньки, через который продолжается развитие сквозной для писателя темы трагедии красоты. Одухотворенные образы старца Зосимы, монахов, Алеши Карамазова предстают как олицетворение духовности, устремленной к светлому идеалу. Легенда о великом инквизиторе переносит борьбу дьявола с богом на другой, высший уровень. В ней сокрыт исток главных пророческих откровений Достоевского, предостережение будущим поколениям. Но для того, чтобы оценить значимость сделанного Глазуновым в художественном раскрытии этой философской концепции писателя, являющейся отправной и в мировоззрении художника, необходимо остановиться на ее сути.