Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
– Я предлагаю не нападать внезапно. К чему нам эти хитрости, когда твоя армия в десять раз превосходит армию киевлян. А если, сравнить выучку их воинов и наших, то раз в двадцать…
– Я это знаю, – нетерпеливо перебил царь. – Делать что?
– Давай пошлём им повеление-ярлык, чтобы дали выкуп. Если Владимир согласится, значит, нет у него батыра, который может сломать клюв нашему орлу. А раз так, то мы сначала возьмём выкуп, а потом всё равно нападём.
– А если не согласятся? – опять встрял в разговор Тоссук-кан.
– Тогда мы им предложим поединок один на один. Пообещаем,
– А если он окажется голубем из моего сна, то кто с ним сразится?
– Да кто угодно. Хотя бы наш почтенный толкователь Тоссук-кан…
От этих слов жёлтое лицо монгола побледнело, а в узких глазах промелькнул нескрываемый ужас.
– Я мирза, – наконец проговорил он, – и мне не пристало драться с простым воином!
– Не трясись, – с ядовитой усмешкой успокоил его Сартак. – Ведь бой будет честным: как только их голубь вылетит за городские ворота, мои воины разорвут его на куски. А потом в один штурм возьмут Киев, который уже никто не защитит.
– Хороший план, – одобрил слова любимого зятя Калин-царь. – Так и поступим. А пока я хочу посмотреть, как далеко бьёт мой новый лук. Сартак, выставь по три воина в пятистах и тысяче шагов от ставки.
– Моих?
– Нет, Тоссук-кана. Лук монголы делали, вот на монголах и проверим.
– Но, царь, у меня не так много воинов, как у Сартака, – возразил мирза.
– Ничего, возьмём Киев, наделаешь себе новых, – расхохотался правитель. – Там, говорят, женщин хватает. Ну, что сидишь? Выполняй! Только людей покрупней бери, чтобы я не промахнулся…
ПИР
В Киеве о планах кочевников ничего не знали. Дикая и неуёмная в своей злобе чёрная воронья стая уже кружила рядом, однако предупредить князя о нависшей опасности мог только вестник с южной заставы. Увы, застава находилась в трёх днях ходу от стольного града, то бишь в четырёх днях пути до вражьего полчища, поэтому там тоже ничего не знали.
Из-за этого, вместо подготовки к войне, горожане гадали, сколько дней ещё продлится пир, который закатил князь по случаю помолвки своей племянницы Запавы Путятичны и знатного гостя Соловья Будимировича. Все хотели, чтоб подольше, потому что хлебосольный князь, которого после крещения иначе как Красным Солнышком не величали, приказал возить по городу подводы с хлебом, пшеном, мясом и рыбой и даром раздавать беднякам, каковых в Киеве хватало.
По примеру князя влюблённый купец Соловей Будимирович тоже благодетельствовал, только раздавал он не яства, а меховые шапки мужикам и пуховые шали бабам, от чего те просто шалели. К тому же во всех трактирах мёд лился рекой, но хотя народ гулял с размахом, сильно пьяных не было, поскольку мужик пляшет – шапкой машет, приседает, но меру знает!
Праздничную трапезу устроили не в княжеских палатах а в гриднице, где Владимир чувствовал себя привольнее. Сюда снесли два десятка больших столов, из которых сложили огромный прямоугольник с небольшим проходом, чтобы вновь прибывшие могли подойти поближе и засвидетельствовать своё почтение княжеской чете, а также Соловью и красавице Запаве.
Для званых и незваных гостей в княжеском дворе были врыты дубовые столбы с медными кольцами. К ним богатыри привязывали своих ретивых коней и, войдя в светлую гридню, кланялись Спасову образу и лишь затем – князю и на все четыре стороны. Каждого нового богатыря Владимир расспрашивал о роде-племени и сам подносил турий рог мёду сладкого. Приняв подношение, молодец садился пировать. Причём место ему давали не по роду-званию, а по делам его славным.
Вдоль столов стояли тяжёлые дубовые лавки. Стулья же с высокими резными спинками полагались только князю и бывшей византийской царице, а ныне супруге Владимира – княгине Анне, да в порядке исключения – любимцу Владимира богатырю Ваське-пьянице, который ежели с лавки свалится, то и пятеро его не подымут.
С Васькой князь познакомился два года назад во время набега татарского царя Кудри. Так татарина не без издёвки прозвали за совершенно лысый череп, голизну которого подчёркивали тяжёлые мохнатые брови, нависшие над раскосыми глазами. Войско его было не больно велико, но надо ж такому случиться, что все гридни ушли в поход на половцев, чем Кудря не преминул воспользоваться. Подойдя к Киеву, он разбил палатки и, не рискуя всё же напасть, послал князю ярлык с приказом отдать подобру-поздорову огромный выкуп.
Созвал Владимир бояр и купцов и стал с ними совет держать. Большинство говорили: надо отдать, не то разграбит татарва город, ещё хуже будет. Но когда опечаленный князь уже почти согласился, встал один неприметный купчишка и говорит:
– Погоди горевать, Красное Солнышко. Заехал я давеча в один кабак окраинный, и встретил там диво дивное. Сидит на скамье богатырь силы невиданной и мёд пьёт. Говорят, уже десять дён со скамьи не сходит, разве что упадёт когда. Его мужики вдесятером поднимут, а он опять за своё. Звать его Василий-пьяница, и сказывают, что его ни меч, ни стрела не берут, а сам он пятипудовый камень на ладони, аки пёрышко подбрасывает. Вот бы нам его против Кудри направить, только как его из кабака вытащить, ума не приложу.
– Что и на княжеские уговоры не поддастся? – нахмурил брови Владимир. – А ну, веди к нему!
Василий и впрямь оказался огромным мужиком, под которым дубовая скамья гнулась. Он был так занят изрядным жбаном медовухи, что даже не обернулся, когда князь и его свита вошли в кабак.
– Встань, вахлак неотёсанный! – зашипели вмиг протрезвевшие мужики.
– Ик! – ответил богатырь, поднимая жбан.
– Встань, с тобой князь говорить хочет! – загомонили бояре.
– И с чего мне вставать? Пущай лучше сам сядет, – пробормотал Василий.
– Куда ж мне сесть? – спросил князь.
– А хоть сюда!
С этими словами богатырь вздел левой рукой, врытую в земляной пол дубовую лавку и, помахав ею в воздухе, вбил подле князя.
– Ну, чего тебе, говори!
От такого нахальства мужики и бояре зашумели. Но князь поднял руку, заставив их замолчать, сел на лавку и невозмутимо сказал:
– Не мне надо, а Киеву. Если не поможешь басурман прогнать, то не видать тебе больше этого кабака.