Илья Муромец.
Шрифт:
— Здравствуй, брат, — звучно, как встарь, сказал Змееборец. — Ты как, решился?
— Решился, — улыбнулся Илья, пожимая легонько сухие ладони.
— Бог в помощь, — степенно кивнул Никитич. —
Муромец кивнул.
— А ты, Бурушко, что делать будешь? — поднял голову Добрыня.
Конь шагнул вперед и осторожно ткнулся мордой в плечо старого богатыря.
— Буду воду возить, Добрыня Никитич, а по вечерам Илья мне почитает, отец-настоятель сказал, что можно.
— Вот и хорошо, — по-детски улыбнулся Добрыня, уронил голову на грудь и тихонько засопел.
— Уснул, — прошептала Настасья. — Ну, Илья Иванович, пойдем в дом, поешь с дороги.
— Нет, Настасьюшка, — покачал головой Илья, — мне пора. Я лишь с вами зашел попрощаться. Где Никитушка-то?
— В Царьград с посольством пошел, — гордо сказала Настасья.
— Весь в отца, — усмехнулся Илья. — А Сбыслав, а Улеб-меньшой?
— В Червенских городах воюют, — вздохнула Микулишна.
—
Он снова расцеловался с Настасьей и, не оглядываясь, пошел со двора.
Из города богатырь ехал споро — здесь ему делать было больше нечего, в воротах попрощался с Чурилой и повернул на юг, мимо Кловского урочища. Перекрестился на Сигурдову могилу, спешился у каменного креста над богатырским упокоем. Вот уже засверкали на солнце золотые купола, и перед Ильей встали ворота Печерского монастыря. Из калитки вышел могучий дородный муж в монашеской скуфье и встал, сложив руки на животе. Илья слез с коня, подошел к монаху и низко поклонился.
— Здравствуй, отец Кирилл.
— То раньше было, — покачал головой старый новгородец. — Ныне я брат Феофан. Иди, отец-настоятель тебя ждет, а Бурушку я сам расседлаю.
Илья, перекрестившись, вошел за ворота, чувствуя, что тревоги остаются позади. Два молодых монаха, работавших во дворе, отложили топоры, поклонились и вернулись к работе.
— Вот я и дома. — вздохнул Илья.