Имаджика: Пятый Доминион
Шрифт:
— Это черкь, — воскликнул торговец. — У них нет уважения ни к собственности, ни к человеческой личности. Уничтожать все без разбору — вот все, на что они способны! Я не большой почитатель Автарха, но в такие дни он должен стать выразителем интересов порядочных людей вроде меня! Мне надо было ликвидировать дело еще год назад. Я говорил с Оскаром об этом. Мы собирались уехать из этого проклятого города. Но я держался до конца, потому что верил в людей. Это было ошибкой, — сказал он, устремив взор к потолку как человек, пострадавший из-за своей собственной порядочности. — Моя вера была слишком сильна. — Он посмотрел на Хои-Поллои. — Разве не так?
— Так, папа, так.
— Ну что ж, теперь все будет иначе. Пойди упакуй наши вещи, радость моя, сегодня же вечером
— А как же дом? — сказал Дауд. — И коллекция в подвале?
Греховодник метнул взгляд на Хои-Поллои.
— Почему бы тебе не начать упаковывать вещи прямо сейчас? — сказал он, явно не желая обсуждать свою контрабандную деятельность в присутствии дочери. Он бросил такой же взгляд и на Юдит, но она притворилась, что не поняла его значения, и осталась сидеть. Примирившись с ее присутствием, он начал говорить.
— Если мы покинем этот дом, мы покинем его навсегда, — сказал он. — Я совершенно уверен, что в самом скором времени здесь не останется ничего. Все будет сметено с лица земли. — Обиженный буржуа, взывающий к гражданской стабильности, неожиданно превратился в проповедника, вещающего о конце света. — Рано или поздно это должно было случиться. Не могли же они вечно держать под контролем все эти секты.
— Кто они? — спросила Юдит.
— Автарх. И Кезуар.
Звук этого имени прозвучал как удар колокола у нее над ухом.
— Кезуар? — переспросила она.
— Его жена. Наша Изорддеррексская Леди — мадам Кезуар. Если хотите знать мое мнение, она и погубила его. Он всегда прятался от посторонних глаз, что было весьма мудро. Никто и не вспоминал о нем, пока торговля шла хорошо и на улицах горели фонари. Налоги, налоги, конечно, были для всех тяжким бременем, в особенности для людей семейных вроде меня, но, доложу я вам, здесь дела обстоят получше, чем в Паташоке или Яхмандхасе. Нет, я бы не сказал, чтобы мы его сильно обманывали. А вы только послушайте, какие рассказывают истории о том времени, когда он начал править: хаос, да и только! Половина Кеспаратов воевала с другой половиной. Он принес стабильность. Нет, политика тут ни при чем, это все Кезуар, она его погубила! Все было прекрасно до тех пор, пока она не начала вмешиваться. Я думаю, она воображает, что оказывает нам величайшую честь, удостаивая своими публичными появлениями.
— А вы… видели ее? — спросила Юдит.
— Нет. Она не показывается на глаза, даже когда посещает казни. Хотя я слышал, что сегодня она показалась открыто. Кое-кто даже утверждает, что видел ее лицо. Отвратительное, говорят. Зверское, тупое. Я не удивлен. Все эти казни — это ее выдумка. Явно, ей все это нравится. Ну а людям это не по вкусу. Налоги — согласны. Небольшая чистка, несколько политических процессов — и это тоже, мы согласимся с этим. Но нельзя превращать закон в публичный спектакль. Это издевательство, а мы в Изорддеррексе никогда не издеваемся над законом.
Он продолжал и дальше в том же духе, но Юдит не слушала его. Она пыталась скрыть овладевшую ею взрывоопасную смесь чувств. Кезуар, женщина с ее лицом, оказалась одним из двух властителей Изорддеррекса, а стало быть, и всей Имаджики. Могла ли она теперь сомневаться, что попала в этот город неслучайно? Ее лицо обладает властью. Ее лицо скрыто от всего мира, но способно сделать уступчивым самого Автарха Изорддеррекса. Вопрос был в одном: что все это значит? Может быть, после столь непримечательной жизни на Земле судьба забросила ее в Доминион, чтобы она узнала вкус власти, столь привычной для ее двойника? Или она оказалась подставным лицом, призванным сюда, чтобы понести наказания за преступления, совершенные Кезуар? А если так, то кем она призвана? Совершенно ясно, что здесь должен быть замешан Маэстро, имеющий прямой доступ к Пятому Доминиону, в котором у него есть свои агенты. Является ли Годольфин составной частью этого заговора? Или, возможно, Дауд? Это больше похоже на правду. А Кезуар? Знает ли та о заговоре и принимает ли в нем непосредственное участие?
Этой ночью она все узнает, пообещала Юдит себе. Этой ночью она найдет способ перехватить Кезуар на пути к любовнику, рассылающему ангелов, и еще до того, как наступит новый день, ей уже будет изустно, какая роль предназначена ей в этом Доминионе — сестры или козла отпущения.
Глава 33
Миляга поступил так, как и обещал Паю: он сидел вместе с Хуззах в кафе, где утром они завтракали, до тех пор, пока комета не исчезла за горой и дневной свет не уступил место сумеркам. Это оказалось испытанием не только для терпения, но и для нервов, потому что по мере того, как день подходил к концу, смута из нижних Кеспаратов поднималась вверх по улицам и становилось очевидным, что к вечеру кафе будет находиться в центре военных действий. Группка за группкой посетители освобождали столы, и рев восставшей толпы и шум выстрелов становились все слышнее. На мостовую начал падать редкий дождь из сажи и пепла. Небо было местами закопчено дымом, поднимающимся из объятых пламенем Кеспаратов.
Когда по улице пронесли первого раненого, а следовательно, линия фронта оказалась совсем рядом, владельцы близлежащих магазинов собрались в кафе на краткий совет, чтобы обсудить наилучший способ защиты собственности. Закончился он взаимными обвинениями, из которых Миляга и Хуззах почерпнули немало местных ругательств. Через несколько минут двое владельцев вернулись с оружием, и в этот момент хозяин кафе, представившийся Банианом Блю, спросил у Миляги, не намерен ли он с дочкой отправиться домой. Миляга ответил, что они сговорились о встрече с одним человеком и будут очень обязаны, если им разрешат остаться здесь до тех пор, пока их друг не появится.
— Я помню вас, — ответил Блю. — Вы заходили этим утром, да? С вами еще была женщина.
— Вот ее-то мы и ждем.
— Она напомнила мне кого-то, кого я знал, — сказал Блю. — Надеюсь, с ней ничего не случится.
— Мы тоже, — сказал Миляга.
— Раз так, оставайтесь, конечно. Но вам придется помочь мне забаррикадировать помещение.
Баниан объяснил, что он давно знал, что рано или поздно это произойдет, и поэтому подготовился заранее. У него был запас досок, чтобы заколотить окна, и небольшой арсенал на тот случай, если толпа вздумает мародерствовать. Но его предосторожности оказались ни к чему. Улица превратилась в коридор, по которому проносили раненых из зоны боевых действий, а сам фронт переместился вверх по другой улице, к востоку от кафе. Однако им пришлось провести два мучительных часа, когда крики и выстрелы доносились со всех сторон, а бутылки на полках Блю позвякивали каждый раз, когда сотрясалась земля, и было это довольно часто. Владелец одного из магазинов, покинувший кафе после совещания в глубокой обиде, вновь постучал в дверь и, шатаясь, ввалился внутрь. Из раны на голове у него текла кровь, а изо рта — рассказы об ужасающих разрушениях. Он сообщил, что в последний час на подмогу армии пришла тяжелая артиллерия, которая практически сровняла портовый район с землей и разрушила отдельные участки дамбы, так что город теперь отрезан от внешнего мира. Все это, сказал он, является частью плана Автарха. Иначе почему целым кварталам беспрепятственно позволили сгореть? Автарх явно предоставил городу возможность уничтожить собственных обитателей, зная, что пожар не проникнет за стены дворца.
— Он хочет, чтобы толпа уничтожила саму себя, — продолжал хозяин магазина, — и ему нет дела до того, что произойдет с нами. Эгоистичный ублюдок! Мы все сгорим, а он и пальцем не пошевелит, чтобы помочь.
Этот сценарий явно соответствовал фактам. Когда по предложению Миляги они поднялись на крышу, чтобы воочию оценить ситуацию, она вполне совпала с только что слышанным. Океан был скрыт огромным облаком дыма, поднимающегося над портовым районом, огненно дымные колоны поднимались и над дюжиной кварталов в разных частях города. Сквозь темный жар, исходящий от погребального костра Оке Ти-Нун, были видны развалины дамбы, перегородившие дельту. Окутанная дымом комета освещала город тусклым светом, но и он постепенно слабел по мере того, как сгущались сумерки.