Имаджика: Пятый Доминион
Шрифт:
Единственная тема, которую поддержал по дороге Миляга, была связана с Эстабруком.
— Как он? — спросил Захария. — Все такой же чокнутый?
— Когда мы нашли его, он был на волосок от смерти, — сказала Никетомаас. — Его брат бросил его здесь, думая, что он мертв. Но мы отнесли его в наши палатки в Просвете и вылечили. Или, точнее, его вылечило пребывание там.
— Вы сделали все это, думая, что он — это я?
— Нам было известно, что кто-то должен появиться из Пятого Доминиона, чтобы снова предпринять попытку Примирения. И мы знали, что это вот-вот должно случиться.
— Ну, мне жаль вас разочаровывать, но вы совершаете уже вторую ошибку подряд. От меня толку вам будет не больше, чем от Эстабрука.
— Зачем же вы тогда пришли сюда? — сказала она.
Этот вопрос заслуживал серьезного ответа, если не ради того, кто его задал, то по крайней мере ради него самого.
— Были вопросы, на которые я хотел получить ответы, но не мог этого добиться на Земле, — сказал он. — Умер мой друг, умер очень молодым. Женщину, которую я знал, чуть не убили…
— Юдит.
— Да, Юдит.
— Мы много говорили о ней, — сказала Никетомаас. — Эстабрук был от нее просто без ума.
— А сейчас?
— Я давно с ним не разговаривала. Но знаете, он ведь пытался взять ее с собой в Изорддеррекс, когда вмешался его брат.
— Она попала сюда?
— Похоже, нет, — сказала Никетомаас. — Но Афанасий считает, что в конце концов это произойдет. Он говорит, что она также замешана во всю эту историю с Примирением.
— С чего он взял?
— Мне кажется, тут дело в одержимости Эстабрука. Он говорил о ней так, словно она святая, а Афанасий любит святых женщин.
— Ну знаете, мы с Юдит были в довольно близких отношениях, и могу вам поручиться: она отнюдь не Дева Мария.
— Нашему полу известны и другие виды святости, — слегка обиженно парировала Никетомаас.
— Прошу прощения. Я не хотел никого обидеть. Просто Юдит всю жизнь терпеть не могла, если ее водружали на пьедестал.
— Тогда, может быть, нам стоит обратить внимание не: та идола, а на его поклонника. Афанасий говорит, что одержимость — это огонь для нашей крепости.
— Что это значит?
— Что мы должны сжечь стены вокруг нас, но для этого потребуется очень яркое пламя.
— Иными словами, одержимость.
— Да, это один из языков этого пламени.
— Но, собственно говоря, зачем вообще сжигать эти стены? Разве они не защищают нас?
— Потому что, если мы этого не сделаем, мы умрем в плену, целуясь с собственными отражениями, — сказала Никетомаас, и Миляга подумал о том, что фраза слишком отточена, чтобы сойти за импровизацию.
— Снова Афанасий? — спросил он.
— Нет, — сказала Никетомаас. — Так говорила моя тетя. Ее заключили в Бастион много лет назад, но здесь, внутри, — Никетомаас поднесла палец к виску, — она свободна.
— А что вы скажете насчет Автарха? — спросил Миляга, поднимая глаза на крепость.
— Что вы имеете в виду?
— Он там, наверху? И целуется со своим отражением?
— Кто знает? Может быть, он уже много лет как мертв, а государство управляется само по себе.
— Вы серьезно так считаете?
Никетомаас покачала головой.
— Нет. Скорее всего, он все-таки жив
— Интересно, от кого?
— Кто знает? В любом случае, тот, кого он боится, вряд ли дышит тем же воздухом, что мы с вами.
Перед тем как они покинули усеянные обломками улицы Кеспарата Хиттахитте, расположенного между воротами Кеспарата эвретемеков и широкими, прямыми улицами района правительственных учреждений, Никетомаас принялась рыться в развалинах какой-то мансарды в поисках средств маскировки. Она откопала ворох грязной одежды и заставила Милягу облачиться в нее, а потом отыскала нечто не менее отвратительное для себя. Она объяснила, что их лица и тела должны быть скрыты, чтобы они могли свободно смешаться с толпой у ворот. Потом они снова двинулись вперед, и подъем привел их на улицы, где стояли величественные, классически строгие здания, до сих пор не опаленные факельной эстафетой, охватившей почти все нижние Кеспараты. «Но это ненадолго», — предрекла Никетомаас. Когда мятежный огонь доберется до этих сооружений — Налоговых Судов и Комитетов Правосудия, — ни одна колонна не сохранит девственной белизны. Но пока что их окружали дома, безмолвные, как мавзолеи.
На другом конце этого района причина, по которой они облачились в вонючую и вшивую одежду, стала очевидной. Никетомаас привела их не к главным воротам дворца, а к небольшому проходу, возле которого столпились люди в лохмотьях, по виду ничем не отличавшихся от их собственных одеяний. У некоторых в руках были свечи. При их прерывистом свете Миляга увидел, что среди собравшихся нет ни одного неувечного.
— Они ждут, когда смогут войти? — спросил он у своего проводника.
— Нет. Это ворота святых Криз и Ивендаун. Разве ты не слышал о них в Пятом Доминионе? Я думала, они погибли именно там.
— Вполне возможно.
— В Изорддеррексе они встречаются повсюду. В детских стишках, кукольных представлениях…
— Так что все-таки здесь происходит? Может быть, их и здесь можно увидеть?
— В известном смысле, да.
— И на что надеются все эти люди? — спросил Миляга, окинув взглядом толпу калек. — На исцеление?
Вид этих людей не оставлял никаких сомнений в том, что помочь им может только чудо. В этой больной, покрытой гнойными язвами, изувеченной массе некоторые выглядели такими слабыми, что казалось, они не протянут и до утра.
— Нет, — ответила Никетомаас. — Они пришли сюда за пропитанием. Надеюсь, революция не настолько отвлекла святых, чтоб это помешало им явиться.
Не успела она произнести эти слова, по ту сторону ворот раздался звук заработавшего двигателя, приведший толпу в неистовство. Превратив костыли в оружие и брызгая зараженной слюной, инвалиды боролись друг с другом, чтобы оказаться поближе к благодати, которая вскоре должна была на них излиться. Никетомаас толкнула Милягу вперед, в гущу битвы, где ему пришлось драться, несмотря на стыд, который он при этом испытывал, но иначе ему поотрывали бы руки и ноги те, у кого конечностей было меньше, чем у него. Пригнув голову и раздавая удары направо и налево, он стал пробиваться вперед, к открывающимся воротам.