Имаджика. Примирение
Шрифт:
— Присядешь? — спросил он. — Я понимаю, здесь не слишком здоровая атмосфера…
Тело Оскара Годольфина исчезло, оставив на столе подсохшие лужицы свернувшейся крови.
— …но я предпочитаю официальную обстановку. Мы должны вести переговоры как цивилизованные существа, не правда ли?
Миляга изъявил молчаливое согласие, подошел к другому концу стола и сел, готовый демонстрировать добрую волю до тех пор, пока в поведении Сартори не проявятся первые признаки предательства. А уж тогда он будет действовать быстро и наверняка.
— Куда исчезло тело? — спросил он.
— Оно здесь. Я похороню его после того, как мы
— Как это ты вдруг превратился в демократа?
— Ты же говорил, что изменился. Меняюсь и я.
— Причина?
— Об этом позже. Сначала…
Он глянул в сторону двери, и она закрылась, оставив их в кромешной темноте.
— Ты ведь не против, правда? — спросил Сартори. — Во время этого разговора нам лучше не смотреть друг на друга. Зеркало отражает не очень точно…
— В Изорддеррексе тебе этого не требовалось.
— Там я обладал плотью. А здесь я чувствую себя… нематериальным. Кстати сказать, я был просто потрясен тем, что ты сделал в Изорддеррексе. Одно лишь твое слово, и вся штука рассыпалась на куски.
— Это была твоя работа, а не моя.
— Ну не будь таким глупым. Ты же знаешь, что скажет история. Ей наплевать на подоплеку. Она заявит, что Примиритель пришел и стены стали рушиться. И ты не станешь возражать, потому что это дает пищу легенде, превращая тебя в мессию. А ты ведь именно этого хочешь, не правда ли? Вопрос в следующем: если ты — Примиритель, то кто же я?
— Нам не обязательно быть врагами.
— Разве не то же самое ты говорил в Изорддеррексе? И разве после этого ты не попытался меня убить?
— У меня были на то причины.
— Назови хотя бы одну.
— Ты помешал первому Примирению.
— Оно не было первым. Насколько мне известно, до этого предпринимались еще по крайней мере три попытки.
— Для меня оно было первым. Это был мой великий замысел. И ты уничтожил его.
— Кто тебе такое сказал?
— Люциус Коббитт, — ответил Миляга.
Последовало молчание, и Миляге показалось, что он услышал, как темнота пришла в движение — неуловимый шорох, словно соприкоснулись шелковые складки. Но за последние дни шум прошлого ни разу не утихал в его голове, и, прежде чем он сумел понять, откуда исходит этот звук, Сартори вновь заговорил.
— Так Люциус жив, — сказал он.
— Лишь в воспоминаниях. На Гамут-стрит.
— Эта сучья тварь Отдохни Немного, похоже, позволила тебе получить неплохое образование, а? Ничего, я ей выпущу кишки. — Он вздохнул. — Знаешь, мне не хватает Розенгартена. Он был так предан мне. И Расидио, и Матталус. Хорошие люди были у меня в Изорддеррексе. Люди, которым я мог доверять и которые любили меня. Я думаю, дело тут в твоем лице — оно возбуждает поклонение и преданность. Ну ты, наверное, и сам это заметил. Что тому виной — твоя божественная ипостась или улыбка? Я отказываюсь верить, что второе является проявлением первого, — это ложная теория. Горбуны могут быть святыми, а красавицы — настоящими монстрами. Разве ты сам в этом не убедился?
— Разумеется, ты прав.
— Видишь, как часто мы приходим к согласию? Сидим здесь в темноте и болтаем, как старые друзья. Честное слово, если б мы больше никогда не вышли отсюда на свет Божий, мы смогли бы полюбить друг друга — через какое-то время, разумеется.
— К
— Почему, собственно?
— Потому что мне предстоит работа, и я не позволю тебе встать у меня на пути.
— В прошлый раз ты стал причиной страшных бедствий, Маэстро. Помни об этом. Воскреси это в своем воображении. Вспомним, как все это выглядело, как Ин Ово хлынуло на землю…
Судя по звуку голоса Сартори, Миляге показалось, что он встал из-за стола, но в такой кромешной тьме ни в чем нельзя было быть уверенным. Он и сам поднялся на ноги, опрокинув стул у себя за спиной.
— Ин Ово — чертовски грязное местечко, и, поверь мне, я не хочу пачкать этот Доминион, но боюсь, что это может оказаться неизбежным.
Теперь Миляга окончательно уверился в том, что столкнулся с обманом. Голос Сартори уже не исходил из единственного источника — он был рассеян по всей комнате и словно бы растворился в темноте.
— Если ты выйдешь из этой комнаты, брат, — если ты оставишь меня одного, — на Пятый Доминион обрушится такой ужас…
— На этот раз я не допущу ошибок.
— Да кто говорит об ошибках? — спросил Сартори. — Я говорю о том, что я собираюсь сделать во имя справедливости, если ты покинешь меня.
— Так иди со мной.
— Зачем? Чтобы стать твоим апостолом, учеником? Ты сам-то вслушайся в свои слова! У меня не меньше прав на то, чтобы стать мессией, так какого же черта я должен быть каким-то ссаным приспешником? Объясни мне — окажи хотя бы эту услугу.
— Стало быть, мне придется убить тебя.
— Попробуй.
— Я готов к этому, брат, раз ты меня вынуждаешь.
— И я тоже.
Миляга решил, что дальнейший спор не имеет смысла. Раз уж он собирается убить Сартори, а другого выхода, похоже, нет, то надо сделать это быстро и чисто. Но для этого ему нужен свет. Он двинулся к двери, чтобы открыть ее, но стоило ему сделать пару шагов, как что-то дотронулось до его лица. Он попытался поймать загадочную тварь, но она уже упорхнула к потолку. Что это за штучки? Войдя сюда, он не почувствовал присутствия ни одного живого существа, кроме Сартори. Темнота казалась безжизненной. Теперь же она либо породила какую-то иллюзорную жизнь, являющуюся продолжением воли Сартори, либо его двойник использовал ее как прикрытие для заклятий. Но кого он вызвал? Он не произносил никаких заклинаний, не совершал никаких ритуалов. Если ему и удалось вызвать какого-нибудь защитника, то он скорее всего оказался хилым и безмозглым. Миляга слышал, как он бьется о потолок, словно слепая птица.
— Я думал, мы одни, — сказал он.
— Наш последний разговор нуждается в свидетелях, а то как иначе мир узнает о том, что я дал тебе шанс его спасти?
— Ты вызвал биографов?
— Не совсем так…
— Кого же тогда? — спросил Миляга. Его вытянутая рука нащупала стену и скользнула к двери. — Почему же ты не покажешь мне? — сказал он, сжимая ручку двери. — Или тебе стыдно?
С этими словами он настежь распахнул обе створки. То, что последовало вслед за этим, скорее удивило, чем ужаснуло его. Тусклый свет коридора был стремительно втянут в комнату, словно это было молоко, высосанное из груди дня теми существами, которые скрывались внутри. Свет скользнул мимо него, разделяясь по дороге на дюжины тоненьких ручейков, устремившихся в самые разные места комнаты. Потом ручки вырвались из рук Миляги и двери захлопнулись.