Imago
Шрифт:
— Почему кровь?
— Она сладкая. И вкусная, да-да-да, прямо как ты, моя куколка, — кончик языка мечется между кинжально-острых коронок, прячущих под собой зубы, и это завораживает.
Примерно так хищники смотрят перед тем, как броситься на жертву. Оценивающе — способна ли она потягаться выносливостью со смертью.
Их разделяет слишком немногое — всего лишь пространство, пустой воздух, который можно преодолеть в пару секунд и несколько шагов. Но он связан и надежно упакован в свой кокон, не позволяющий ему даже нос
И все же Харлин хочется сократить это расстояние до минимума. Пока она наконец не поймет его. Ей кажется, что она сможет сделать это, нужно только стать жертвой.
Она возвращается домой на каблуках. Ей непривычно, что она так высоко от земли и можно практически взлететь.
На самом деле ей осталось совсем немного, чтобы взлететь.
***
Ему нравится, когда она красит рот алой помадой. Для Джокера это практически красная тряпка, и он теряет контроль.
Ему хочется, чтобы она распускала волосы, и Харлин делает это, наслаждаясь плывущим по воздуху запахом шампуня, конфетно-сладкого до приторности.
Ее медицинский халат больше не закрывает колени. И верхняя пуговица блузки расстегнута, чтобы подчеркнуть беззащитность нежной шеи, обрамленной ломким воротом.
И все это взамен его сказок. Его кровавых и жестоких сказок, в которых в Джокере остается слишком мало от человека, но слишком много от божества.
Даже кровь его и та отравлена. Он весь насыщен яростью и страстью, и белый кокон из ремней и ткани не способен остановить его. Равно как и таблетки, которыми его пичкают ежедневно, или сложные терапии, на самом деле являющиеся обычной дешевой прожаркой мозгов.
У него их нет, как уверяет Харлин Джокер. Так что ему плевать. Но после этих терапий он всегда ухмыляется кровоточащими деснами, будто сожрал кого-нибудь на обед, и дергается, не в силах унять свое тело.
Возможно, ему больно. Скорее всего, ему больно. А она ничего не может с этим поделать.
— Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, Харли, — он впервые зовет ее по имени. Ну, почти. Последняя буква исчезает, превращая его в нечто особенное. Секретное.
— Что? — ей приходится наклониться к нему ближе. Так близко, что она может разглядеть кровавые прожилки на склерах и бугристые белые шрамы возле его рта, напоминающие улыбку. От него пахнет жженой резиной, он сам сожжен, но достаточно жив, чтобы устроить конец света.
— Я хочу, — его голос скользит в ее голове, проходится мягким и нежным
прикосновением, оставляя мурашки на коже, — чтобы ты принесла в Аркхэм пулемет. И отдала его мне.
Бешеные зрачки дрожат, но от них не отцепиться. Они намертво застревают в разуме, потому что в глубине их Харлин видит просьбу. Ему нужна ее помощь.
А значит, она очень близко.
Совсем скоро она сможет понять его целиком, увидеть настоящего Джокера.
***
Утром она следует своему привычному ритуалу. Становится под душ, смывая остатки липких снов, наполненных окровавленными губами. Она красится, с особенной тщательностью накладывая слой яркой
В ее чемоданчике, достаточно вместительном для кучи папок, или, скажем, сменной одежды на одного человека, покоится ручной пулемет.
Ее зовут Харли. И она готова.
========== 2. Кокон ==========
В Аркхэме пахнет дымом.
Тесная тюрьма, набитая до отвала рядами клеток, сотнями безумных глаз, следящих за нею из темноты, переполнена дымом и криками.
Что-то взрывается с громким Бумм!, и прямо под ноги Харли падает еще теплое тело с обугленным обломком вместо шеи. Что до головы, то она катится прямиком в темноту, весело подскакивая на выщербленных каменных плитах. Как будто ею кто-то решил поиграть. В футбол, например.
Ей дурно, но с другой стороны это почти что весело. Потому что Харли знает того, чье тело сейчас лежит под ее ногами, обездвиженное и в луже крови. Вернее, знала. Это доктор Гессер, тот самый, что ее ненавидел, посчитав выскочкой и бездарностью, купившей себе диплом врача-психиатра и попавшей в Аркхэм исключительно из-за смазливой мордашки и сисек.
Вот эти самые сиськи он и любил облизать взглядом. А сейчас ему, увы, не до этого, потому что глаза, наверное, закатились внутрь черепушки, уставившись на свой собственный больной мозг.
Харли хихикает, представляя себе эту красочную картинку. Ей должно быть страшно, а она хихикает. В самый раз для Аркхэма.
Перестрелка начинается снова, и за стенкой частит пулемет, выбивая каменную крошку и растрясывая старую кладку довоенных времен. Это здание такое старое, что оно пережило несколько поколений безумцев, но даже ему не выдержать Джокера.
Джокера не выдержит никто.
Она знает, что он совсем близко. Это он сейчас разрушает тюрьму, в которую его запрятали, вместе с его стражей.
Наконец звуки выстрелов затихают, и на Харли обрушивается тишина. Мертвая, причем в буквальном смысле. Из-под двери медленно растекается здоровенная красная лужа, больше похожая на пруд, а дверь натужно скрипит, вися на соплях.
Это Джокер, и он выходит наружу, довольный, безмятежно-счастливый, весь покрытый чужой кровью. С головы до ног, как будто купался в ней. Мурлыкает себе под нос какую-то детскую песенку из игры в вышибалы, дирижируя сам себе пулеметом.
— Привет, доктор Квинзель, — он отвешивает ей комично-пафосный поклон, — отличное утро, не правда ли?
Его туфли, те самые, что она пронесла сюда и оставила в пакете вместе с одеждой, шлепают по кровавой луже, поднимая брызги.
— Береги голову, куколка, — подмигивает ей Джокер. — Ты же знаешь, как ее легко потерять, — и он с наслаждением опускает каблук на остатки хребта, торчащие из мяса, всего пару минут тому бывшего человеком.
Он уходит. Насвистывая фальшивый мотивчик, хихикая и бормоча себе что-то под нос.
Уходит так спокойно, как будто это не она помогла ему, не купленный ею пулемет сейчас в его руках. Его спина, запятнанная кровью, кажется издевательством.