Имена мертвых
Шрифт:
— Я уже выписываюсь, — Людвик заговорил домашним тоном. Глупо в холле больницы соблюдать служебную субординацию.
Ингерид перебросилась с медсестрой парой фраз и, удостоверившись, что шефа действительно выписывают, сразу взяла дело в свои руки. Было вызвано такси и продиктован адрес, а у Людвика прямо гора с плеч свалилась, что его избавили и от пустоты в голове, и от мыслей о деньгах, и от объяснений с таксистом. Боже, как хорошо, когда на свете есть люди, готовые прийти на помощь в трудную минуту.
Пока Ингерид решала бытовые вопросы, Людвик, теряясь в догадках, поддерживал светскую
— Мы на кафедре ничего не знали…
«Она общается с сотрудниками Университета?»
— …когда вечером мне позвонила Инге…
«Она знакома с нашей дамой…»
— …и говорит: «Я в ужасе, но по радио передали…»
«Весь университет узнает…»
— …утром мне сказали, что вас можно навестить. Мы сразу собрались. Как хорошо, что мы вас застали. Мы легко могли разминуться в холле.
«Мы легко могли разминуться…»
— Такси ждет. Пойдемте, доктор, — доложила Ингерид и, повернувшись к Людвику, заметила: — Адель сегодня, наверное, раза четыре звонила в клинику насчет вас.
Адель, натягивая перчатки, смущенно улыбнулась.
У Людвика будто пелена с глаз спала.
Так это — Адельхейд Ринн, его второй ассистент, по кличке, данной ей беспощадным Паулем — «Мышь лабораторная». Бесформенный халат, как балахон Пьеро, придававший ей бесполый вид, туфли на низких каблуках, волосы, стянутые на затылке в неизменный «хвост», упрямый, вечно озабоченный взгляд. Это она? Она не бывала на вечеринках, она перелопачивала горы литературы и работала, работала, работала. Пауль давал ей задания и присваивал ее результаты и идеи. Кто бы мог подумать, что под рабочим халатом, как под ослиной шкурой, скрывается принцесса. Бирюзовый костюм в талию подчеркивал хрупкость фигурки, освобожденные волосы пышной короной обрамляли голову и падали на плечи.
Потому Людвик и не узнал сразу свою ассистентку, что никогда прежде не видел ее настоящей, женственной.
Он сидел в такси и вдыхал нежный запах, запах хлеба — ее волос и кожи. Они пришли к дому и, войдя (не без сложностей — пришлось искать ключи, — но для Ингерид не существовало преград), посидели в гостиной, выпили кофе, и пока Адельхейд разливала его в чашки, Людвик неотрывно следил за плавными движениями ее рук, изгибом ее грациозного тела, мягкими волнами ее волос, падающих на глаза, тихими звуками голоса и неяркой улыбкой.
«Ты погиб, Пауль.
Ты жалкий рупор чужих открытий, ты плагиатор, ты вор. Наконец-то ты уличен и изобличен. Тема не для тебя. Ты пытался звучать эхом, соблазнять меня сухими и мертвыми формулами и схемами без души и плоти. Ты, как колдун, отводил мне глаза. Но сама жизнь против тебя. Я немолод, утрата за утратой подавляли меня, но не сломили ни мой ум, ни волю. Мужчина — это потенция, возможность, а реализоваться он может только через женщину — науку, музу, жену. Супруги Фальта — союз воли, высокого положения, ума и красоты. Тема наша навсегда. Награды, признание, конгрессы.
Ты погиб, Пауль!»
Уходя, она протянула визитку:
— В случае чего не стесняйтесь, звоните в любое время.
И позвала долгим тягучим взглядом через плечо.
*
Прикупив на «Развилке» пакет свежих абрикосов, Аник ехал домой, метко сплевывая косточки в лоток у муфты рычага передач. Если не считать
Удачно ли она сходит в церковь?., как знать. С обрядами (а церковь — настоящий комбинат обрядов) надо быть осторожней.
Он поленился отогнать голубой «марч» обратно в прокат — лучше переплатить семь талеров, чтоб его взяли от подъезда.
Остановка любого авто у его особняка на Леикен-парк, равно как и появление любого человека на дорожке, ведущей к крыльцу, фиксировалась домашней системой слежения, на которую Аник разорился по настоянию страховой компании — иначе та отказывалась страховать его «лендокс». Просмотр записей с шагающими почтальонами, молочниками и агитаторами из секты Свидетелей Иеговы отнимал немного времени, зато Аник всегда знал, кто к нему наведывается в его отсутствие. Заодно приходилось стирать и себя, идущего к дверям, но это неизбежные издержки.
Заперев «марч», Аник двинулся к дому, одной рукой отыскивая ключи, а другой прижимая к боку пакет. Ясный денек был так приятен, что Аник весело подмигнул видеокамере над входом.
И тут его окликнули:
— Аник!
Он замер, повернувшись на голос. Из густо посаженных по краям дорожки кустов к нему лез, раздвигая ветви туловищем и вскинув руки, чтоб не оцарапаться, какой-то прилично одетый дяденька преклонных лет.
— Аник, я так хотел тебя увидеть! — Улыбка старикана была искренней, но при этом неприятной.
— Вы пожилой человек, — возмутился Аник, — что вы себе позволяете?! Это частное владение!
— Я комиссар полиции, — пояснил дедуля, роясь морщинистой рукой под плащом на груди. — Секундочку…
— Тем более! Вы должны знать и соблюдать законы, — Аник несколько опешил от такого признания, но вмиг сообразил, что на арест сцена не тянет. — Немедленно покиньте мою территорию. Пожалуйста, туда, на тротуар!..
«Или это сумасшедший? кем они себя только не воображают! Имя он мог прочесть на табличке у двери».
— Вот мои документы, — наконец протянул старик раскрытую книжицу в кожаной обложке. — Комиссар Виктор Веге.
Если бы с бледного ноябрьского неба сошла дюжина ангелов и заплясала вокруг — и то Аника так бы не ушибло, как при виде этого полицейского удостоверения. Он переводил глаза с маленького фото на лицо и обратно, стараясь придать себе выражение хмурого и неприязненного любопытства, а никак не изумления, которое он испытал.
Боже, что сталось с холеным и бойким инспектором Веге, следователем криминального отдела в Сан-Сильвере! Кожа на лице обвисла, черты оплыли, потерялись в дряблых складках, на скулах малиновой сеткой проступили мелкие сосуды, наружные углы глаз сползли вниз, приоткрывая тусклые, со слабой желтизной белки… Надтреснутый голос, худые плечи, выпуклые извивы вен и сухожилия на высохших кистях.