Имена мертвых
Шрифт:
Спортивный лагерь в долинке между невысоких безымянных гор ему очень понравился. Все спортсмены и инструкторы ходили в камуфляже, в масках с прорезями для носа, рта и глаз. Говорили по-английски, но слышались и арабская речь, и немецкая, и какие-то неведомые языки. Занятия были интересные, хотя график оказался плотным и насыщенным — стрелковая подготовка, ориентирование, рукопашный бой, диверсионные действия, радиосвязь, конспирация и прочие увлекательные дисциплины. Аник убедился, что за время, пока он дрых в могиле, убойное ремесло
Лично его, еще двоих молодцев и молчаливую девицу с черными красивыми глазами тренировал по снайперскому делу плотно сбитый мужик, с тихим голосом и татуировкой французского Иностранного легиона на запястье, по кличке Глаз. Аником Глаз был очень доволен; у них даже сложилось что-то вроде дружбы — дружбы старшего и младшего, поскольку чувствовалась разница в годах. Но маску Глаз не снимал.
«Так надо, Моряк. Жизнь — сложная штука. Бывает, разведет людей, и окажутся двое по разные стороны линии фронта. Нельзя, чтобы один узнал другого сквозь оптический прицел».
Порассказал Глаз немало. Особенно Анику приглянулась темная история о Джоне Кеннеди, хотя Глаз полагал, что все стрелки (в Освальде Глаз сомневался) уже охотятся на золотых уточек в райских угодьях. Профессия такая — вредно много знать.
Хорошенько ознакомившись с винтовками и их возможностями (Глаз настоятельно советовал не забывать и маузер — «Чем шире твой профиль, тем больше ты стоишь, Моряк»), Аник вернулся в Дьенн в отличном настроении.
«Есть люди, Аник, которые мне задолжали и не спешат расплачиваться».
«Назовите имена, шеф, и они будут видеть травку снизу».
«Приятно слышать. Мне бы хотелось, чтоб у тебя не было колебаний и сомнений. Взгляни на фото».
Толпа в движении вокруг шикарного открытого авто довоенной постройки. Кто-то полулежит в авто, закинув голову с бородкой клинышком, его поддерживают, но по лицам судя, шансов у лежащего немного. Люди в длинных пальто крутят и гнут кого-то невдалеке от машины.
Кадр из кинохроники. Это убийство французского министра Барту и сербского короля Александра в Марселе, в 1934 году. Стрелял усташ, хорватский террорист. Из маузера. Уйти ему не удалось, стрелял почти в упор.
«Лопух, — презрительно цедит Аник. — Или косарь близорукий. В открытой машине, двоих, даже на скорости можно хлопнуть из К-96 с двухсот шагов. Сверху, как Кеннеди сделали. И уйти — как делать нечего, если загодя прикинуть на месте, где чего».
«Я рад, что ты так считаешь, Аник. Потому что ты не должен промахнуться ни одного раза. А тебе придется убрать восемь человек, в разное время и в разных местах».
«Во… восемь?!.»
«Да. Вот они. Их портреты и кое-какие сведения».
Молчание. Аник знакомится с бумагами и фотографиями.
«Нич-чего себе… такие шишки… а-а, сьер прокурор!..»
«Известное лицо?»
«Как же! сьер Леон Оверхаге — мне ль его не знать! он обвинял меня на процессе! тэк-с, а кто он теперь?
«Замешан в чем-нибудь?»
«По маковку! его деньги отмыть — эшелон мыла надо! такие проворачивал дела, что Аль Капоне обзавидуется. И ведь отмазался, зараза, от суда; свидетелем прошел, как чистенький, едва не потерпевший. Ага, а это у нас — герцог Вендельский… М-м-м..»
«Ты сомневаешься?»
«Не так, чтоб очень… Шум большой поднимется. Легавые сбегутся, продыха не дадут. Умней сразу их окучить, всех одновременно. И поддержка нужна… человек восемь-десять: связь, разведка, наблюдение…»
«Увы. Нас всего трое — я, Клейн и ты. А снайпер у нас один».
«Не осилим. И браться не стоит. Или растянуть на год-другой».
«Разбегутся. И учти: весь срок охоты мне придется прятаться — исчезнуть из дома и уехать из страны. У нас туго со временем; чем скорей, тем проще будет справиться».
«Что же — я один буду работать? без прикрытия?»
«Да».
«И хочется, но не получится. Я примелькаюсь по-любому, и на третий, на четвертый раз меня повяжут. И опять в тюрягу?»
«Долго ты не просидишь, — обещает Клейн, — месяц-другой, и амба. А потом мы тебя выроем».
«Спасибо, друг, утешил».
«Ты знаешь, что с тобой бывает после цикла. То, что от тебя останется, не могут ни судить, ни допрашивать. Аник Бакар мертв».
«А Аник Дешан жив! и ловить будут его!»
«Значит, не попадайся».
«Это легче сказать, чем сделать. Я один не разорвусь — отслеживать их, валить и схрон держать…»
«Слежка за мной, — спокойно заверяет Герц. — Каждый раз ты будешь иметь точные данные о местонахождении клиента».
«…и не пойму я, как такие господа ВАМ задолжали?»
«Они с моей помощью брали чужие жизни. И вместо благодарности захотели стать вечными, жить за чужой счет — наверное, пока не устанут. А в мои планы не входит обеспечение их вечности. Тогда они стали угрожать мне. И я решил вернуть себе то, что дал им. По сути, эти восемь человек давно мертвы, а ходят, говорят и дышат благодаря моим способностям. Мне надоело присутствие этих живых трупов. Я хочу избавиться от них».
«А так — не проще?» — Аник показал ладонью, как берет что-то из воздуха.
«Это куда сложней и тяжелей, чем тебе кажется».
Аник в задумчивости перебирает бумаги и фото. Герц ждет.
«Была не была. Рискну! Тут есть и мои должники. И почем за голову?»
«Оптом, Аник. Ты будешь жить, пока жив я».
«Значит, из любви к искусству», — констатирует Аник.
Чемодан-футляр распахивается, открывая разобранную на блоки снайперскую винтовку. Аник собирает ее с наслаждением, ласкает, вскидывает к плечу — балансировка идеальная, приклад удобный, словно влит в плечо; прелесть! От полноты чувств он целует винтовку в казенную часть.