Имена мертвых
Шрифт:
В рисунок царящей над залом музыки расплывчатыми пятнами, неясным вибрирующим эхом проникал второй, ведущий, главный звук — мягкие, гигантские удары молота, нет — пресса, выжимающего крики изо ртов, искры из глаз, мысли из голов. Под это непрерывное уханье Марсель не думалось, не помнилось — где раньше она слышала такое?..
«На-го-ре! на-го-ре!»
Она пошатнулась, схватившись за лоб, словно почувствовала прилив жара — где?..
Огляделась — стробоскоп дробил единое и слитное движение на сияющие стоп-кадры. Звуки разбивались на отрывочные ноты, жесты — на мгновенные окаменевшие фигуры. Вспышки прекратились —
— Здорово, я весь пою! выпьешь воды?
Исчезло ощущение того, что ее перемалывают в трепещущую пыль. Остановились стены, замер потолок — «Арсенал» переводил дух, как обжора над следующим блюдом.
Танец за танцем. Марсель наслаждалась, стараясь отдаться ритму без остатка, упиваясь тем, что она может неистовствовать, а потом болтать в компании — о чем? а, просто ни о чем, о первом, что придет в голову. Эти разговоры, то и дело разрывавшиеся смехом, возникали без труда и прекращались сами собой. И Марсель сердилась, что неизвестно отчего порой нападает тошная слабость, совсем неуместная в этом омуте веселья.
«Это простуда. Бывает — жарко без причины, а потом зябнешь и слабеешь.
Это простуда. Начинает колотиться сердце, не унимаясь после танца, и кажется, что не хватает воздуха.
Это пройдет. Ничего страшного… не гляди вверх, а то увидишь, что потолок приближается.
Лучше смотреть на тех, кто рядом — теплые, живые лица, разговор без умолку о музыке — какая самая отбойная, от какой в тряску впадаешь о звездах — какие они наркоманы и талантливые, как подружкам счет теряют и какую дрянь поют; о том о сем — так занятно! забываешь обо всем. Надо только держаться в тесноте компании, не отводить взгляда от глаз собеседников, потому что за пределами их круга свет меркнет, пульсирующими наплывами сгущается темнота… что это? неполадки с электричеством? И отопление, похоже, увернули — холодней становится…»
— Нельзя больше ждать, — встал Клейн. — Едем. Уже сорок минут десятого!
— И начал граф на битву собираться! — заговорил Аник напевно, натягивая синие джинсы. — Надел рубаху он, окрашенную в пурпур, надел он сапоги кордовской кожи и начал примерять доспех тяжелый. Кольчуга — крепче не было и нету! — колечками блестит, как чешуею; не прорубить ее клинкам неверных! Шишак надежный с кованым навершьем, с наносьем, изукрашенным на диво — ударов булавы он не боится! Щит, пояс, рукавицы боевые — над ними, Бог свидетель, потрудились на славу щитники, швецы и кожемяки…
— И не забыл набор он джентльменский — платок для носа, запасную челюсть, — прибавил Клейн, надевая свои темно-синие и более просторные джинсы — затычки для ушей и глаз протезный, костыль, бандаж…
— …лорнет и зубочистки…
— …без коих в бой идти — одно расстройство.
— Я без оружия иду на дискотеку, — Аник вжикнул «молнией», застегивая черную «косуху», — а ты, мой верный Клейн, — ужели ныне идешь на танцы с голыми руками?
Клейн молча предъявил гвоздь сантиметров на пятнадцать и убрал его во врезной карман своей кожанки.
У зеркала они, не сговариваясь, встали плечом к плечу — иначе оба в нем не помещались. Аник — кожаная кепочка, отложной воротник, пояс в талию, охряно-желтые сапожки со скошенными каблуками и заостренными носами, по-ковбойски. Клейн — черная вязаная шапочка албанского
— А мы еще ничего! Мы можем нравиться не только падшим женщинам! — воскликнул радостно Аник и поковылял к выходу на полусогнутых, слегка расставляя колени, вихляясь и гнусаво припевая:
Когда мы с другом выходили,
Все лярвы пялили глаза!
Клейн еле сдержался, чтоб не отвесить ему пинка для скорости.
По пути проверили — не помешает — положение заряда и маркера. Все там же. С микрофона часов на руке Марсель шел галдеж и гогот молодых голосов.
— Вспоминаю юность, — Аник жадно втянул ноздрями воздух. — Я молодею! Я уже совсем как мальчик!
Когда запарковали «вольво» на стоянке «Арсенала», Клейн законопослушно направился к воротам, но Аник перехватил его и поволок в обход:
— Там есть окошки. Ты что, никогда не лазил на танцульки через сортирное окно?! Тебя с гвоздем не пустят.
Окна были не сказать, чтоб низко. Клейн ощупал кладку стены, поковырял пальцем в перчатке по швам между камнями.
— Залезть можно.
— Не можно, а должно! Становись в позу атланта, я полезу по тебе. Ну не ты же по мне! ты весишь, как борец сумо!
Перси было худо. От зелья его так расквадратило, что он топал мимо унитазов и писсуаров, сталкивая удивленных парней с дороги, пока не уперся в тупик последней секции многокомнатного туалета и стал по-звериному озираться, отыскивая раковину. Присутствующим показалось, что он ищет, на кого наброситься, и они понемногу усочились от греха; Перси прихлопнул дверь секции и принялся сосать из крана холодную струю, временами отрываясь, чтобы сплюнуть и вдохнуть со всхлипом. Умылся. В ушах тонко звенело, секция мутилась и колебалась в глазах. Он прислонился к плиточной стене, иногда потряхивая головой и бормоча что-то. Заглянувшие к нему поспешно прикрывали дверь.
Потом — он вскинулся на звук — из стены полезли голова и руки, затем плечи. Черный человек.
«Черные люди явились за мной», — ужас чуть не подрубил Перси колени.
Черный согнулся, взявшись за раму, и выкатился из окна изящным сальто, приземлившись на ноги.
— Ага, привет, — кивнул Перси; колени окрепли. Рогов у черного не было. — Я думал — молодняк пробирается. А ты вроде не пацан. Чего, пять талеров на вход нету?
— Я из принципа. Клятву на мече дал — пока не поседею и не трахнет паралич, на танцы ходить без билета, — черный отряхнулся и брезгливо осмотрел перчатки со следами пыли. — Подсоби, там еще приятель карабкается. Большущий кабан; я один не втащу.
Уперлись вдвоем — следующий посетитель вправду был мясист, чуть собой окно не закупорил.
— Что ж ты так разъелся, культурист? — кряхтел черный, нажимая ногой в стену. — Сбросил бы килограммов тридцать, а?
Когда кряжистого малого втащили, Перси испугался по-настоящему, трезво. И зелье улетучилось, как и не пил его. Пока крепыш сопел и обмахивал руками кожанку и джинсы, Перси бочком-бочком заструился к выходу.
— Куда?! — негромко рявкнул первый черный, и лицо его не по-хорошему изменилось; Перси замер. — Заложить нас собрался?