Имена мертвых
Шрифт:
— Нет, специально. Я думаю — это эксперимент. Есть люди, — Марсель закрыла профессора дымовой завесой, — которые ставят опыты на мертвых, пробуют их оживлять. Иногда у них что-то получается — как со мной.
— Почему они выбрали тебя?
— Честно — не знаю. Я ничем не лучше, я такая же, как все. Как ты, как Лолита. На кладбище, наверное, сотни мертвых — а выпало мне.
— Это колдовство? — не унималась пытливая Ана-Мария; логика, вложенная в нее годами учебы, плотным слоем облегала детскую веру в могущество колдунов, и вопрос
— Вряд ли… Есть такая наука. Она давно существует, с полсотни лет. Вот все, что мне известно. И я видела…
Сказать ли про мышку?
— …как при мне оживили мышь. Белую мышь, лабораторную. Раздавили насмерть — и оживили, меньше чем за минуту… чтобы доказать мне, что и со мной было похожее. Мне показалось — в нее влили энергию. Ведь если подумать — нет же колдовства в том, что у ящерицы отрастает новый хвост, а у тритона — новая лапка. Просто регенерация, восстанавливается то, чего не хватает. Например, есть схема устройства тела, — у Марсель понемногу раскручивался маховик фантазии, — она заложена в каждой клетке, в генах; если взять эту схему, можно вновь построить все тело, пусть даже от него осталась одна клетка.
— А если ничего не осталось? — Ана-Мария будто жаждала услышать однозначный и ясный ответ — «Колдовство!»
— А душа? — вдохновенно набросав самодельную теорию воплощения, Марсель решила защищать ее любыми средствами, хотя бы и далекими от науки. — Или — призрак живых, энергетический двойник? Вдруг он тоже готовая схема?
— Глядя на тебя, во все можно поверить, — сказала Долорес. — Кажется, я начинаю жалеть, что вовремя не увлеклась спиритизмом.
— Н-нет, — запротестовала Марсель, — по-моему, и начинать не стоит! Это старье! верить, не верить — какая разница? скажи — ты в электричество веришь?
— Ах, вон ты о чем… Верить — или проверить, ты это хочешь сказать?
— Да-да. Тот путь, каким вернулась я — он УЖЕ протоптан. Когда эти люди обнародуют результаты, а они это сделают, тогда прежнее знание придется отменить. Вот ты, Ана-Мария, спросила про тот свет — видела я его или нет; ну, расскажу я тебе — а как узнать, снаружи он или внутри меня? все, что я видела, видели оживленные в больнице — да мало ли что люди видят в бреду?!
— А страшно там?
— Я сомневаюсь, что попала туда. Не присягнула бы и не подписалась, что — да, была, видела.
— Но скажи хоть — на что это похоже?
— Больше всего — на сон. То страшный сон, то радостный.
И так примерно часов до девяти вечера, то недомолвками, то своими домыслами, уворачиваясь от наводящих вопросов и тщательно избегая конкретных деталей, Марсель; рассказывала о своем путешествии на тот свет и обратно. Но поскольку поделиться впечатлениями она все же хотела, рассказ ее оказался чем-то наподобие пространного, с отступлениями и размышлениями вслух интервью, взятого вечером у человека, который утром вступил в контакт
Ана-Мария осталась слегка разочарована рациональным подходом Марсель к тайнам небытия и потусторонним силам; волшебные видения ей были больше по душе, чем какой-нибудь интерьер подвальной лаборатории с бетонными стенами, где бесстрастные специалисты в окружении мониторов искусственного дыхания, электронной развертки кардиограмм и автоматического анализа крови, в свете бестеневой лампы, под прицелом телекамеры гальванизируют труп, перебрасываясь деловыми репликами.
— …и это была видеозапись? — К реальности Ану-Марию вернул голос Лолы.
— Да, документальная, как делают в полиции, с отметкой времени в углу экрана. Число, часы, минуты — все, что полагается. Я видела свою могилу! надо будет как-нибудь сходить туда… Представляешь — засветился ореол; там лежали цветы, опавшие листья — они сморщились и сгорели, потом свет стал… как-то плотней, земля под ним затряслась, свет сгустился еще сильней, в нем искры забегали, как мухи в бутылке, — и вдруг все погасло. И уже я лежу. В довольно красивом платье, но оно все слиплось на мне.
— Да… зрелище необычное. И — если я правильно поняла — могилу они не раскапывали?
— Нет. Я фильм смотрела два раза и хорошо помню — все было цело и осталось цело, только обгорело немножко и приподнялось.
— Тогда тебе лучше отложить поход на кладбище. Наверное, следы заметят, вызовут полицию. Не зная сути дела, решат, что это вандализм.
— Следы их никуда не приведут. А дела всяких вандалов, если их на месте не схватят, по-моему, сразу сдают в архив.
— Все равно — не ходи туда.
— А мне теперь спешить незачем. Через недельку схожу…
— Да, кстати — почему никто не вспомнит про ужин?
— О, правда! — Марсель поднялась. — Я приготовлю, а ты стол накрой.
— Я с тобой, Соль, — встала Ана-Мария; девушки вместе ускользнули на кухню, на ходу споря, что бы такое поаппетитней состряпать: санкочо, венесуэльский пабельон или просто пожарить картошки; вот они загремели чем-то, захрустели пакетами — «Здорово! какой окорок!., а сырой картошки нет, одна сушеная? не люблю я ее… Давай вон ту фасоль».
Долорес благоустраивала стол к ужину — запоздавшему, но никогда не лишнему — и подводила итоги.
Итак, что известно?
Где-то в пределах страны, а точнее — не больше, чем в полутора часах езды от Дьенна, находится лаборатория, где воскрешают умерших.
Что бы там ни сочиняла Марсель, создатели лаборатории владеют небывалым искусством. Могут возродить умершего даже три года назад человека в его ИСХОДНОМ облике, причем полностью восстанавливается разум, в том числе память, — Марсель не забыла стихи, которыми увлекалась, и помнит, как готовятся санкочо и пабельон.