Именем человечества
Шрифт:
«А вот с больными ладить не умеет!» – придирчиво подумал он, соображая, с чего начать неприятный разговор. Однако Тропинина опередила его.
– Вам, очевидно, пожаловались на меня? – спросила она, глядя прямо в глаза Зорину.
– Да, вы угадали. Час назад у меня была ваша больная Клячкина...
– Простите, Андрей Николаевич, небольшое уточнение: не больная Клячкина, а симулянтка Клячкина.
Зорин даже привстал от неожиданности:
– Ну, знаете!..
– Да, знаю. Я обследовала Клячкину самым тщательным образом и установила, что сердце у нее абсолютно в норме. Нужно иметь поистине гипертрофированную мнительность и еще более гипертрофированную наглость, чтобы ехать с таким сердцем в наш санаторий, в то время как сотни действительно больных людей годами ждут такой возможности.
– Но вы могли ошибиться, могли что-то недоучесть. Ведь у Клячкиной курортная карта, электрокардиограмма, у нее путевка, наконец!
– Вот это и поражает меня больше всего. Что же касается ошибки с моей стороны, то... Я готова на любые консилиумы. – Она снова посмотрела прямо в глаза Зорину. – То, что сердце Клячкиной абсолютно в норме, так же точно, как и то, что у вас, Андрей Николаевич, в эту самую минуту – жестокий спазм коронарных сосудов, и вам, как врачу-кардиологу, должно быть известно, что спазм этот нужно немедленно снять.
Зорин покраснел, как пойманный врасплох мальчишка:
– Вы правы, я как раз собирался принять валидол. Но как вы догадались?.. – он поспешно потянулся за лекарством. Однако Тропинина остановила его движением руки:
– Нет, теперь не нужно. Раз я здесь, то... Расстегните, пожалуйста, ворот рубашки.
И не успел Зорин нащупать верхнюю пуговицу, как Тропинина точным быстрым движением обнажила его грудь и начала осторожно, едва касаясь кожи маленькой прохладной ладонью, поглаживать область сердца.
И произошло чудо: жестокая боль, только что терзавшая его, вмиг исчезла, точно он проглотил таблетку нитроглицерина. Но вместо обычного в таких случаях головокружения пришло ощущение давно забытого чувства свежести и бодрости.
– Теперь лучше? – участливо спросила Тропинина.
– Да... – растерянно признался Зорин, все еще ощущая на груди легкий холодок женской ладони. – Но как вам это удалось?
– Я врач, – коротко ответила Тропинина с загадочной улыбкой.
– Я тоже врач и не менее опытный, чем вы, – возразил немного задетый за живое Зорин, – однако...
– Не казните себя. Мне известны кое-какие приемы, не применяемые в обычной медицинской практике.
– Вот как? Где же вы научились таким приемам?
Тропинина почему-то вздохнула:
– Быть может, когда-нибудь расскажу вам об этом. А сейчас поверьте: с Клячкиной у меня нет никакого конфликта. И то, что она симулянтка, я объяснила ей в самых изысканных выражениях.
– Представляю себе...
– Да, это так. А вот ваше собственное сердце... Андрей Николаевич, зайдите как-нибудь на досуге ко мне в кабинет, я обследую вас.
– Спасибо. Но меня уже столько раз обследовали...
– Я не задержу вас долго. И потом – главному врачу следует знать, как работают его подчиненные.
– Даже на собственной шкуре?
– По крайней мере – на собственном сердце. – Тропинина снова улыбнулась и вышла так же стремительно, как вошла.
Зорин застегнул рубашку, мельком взглянул на склоненные к самому окну ветки цветущего терна, перевел глаза на только что закрывшуюся дверь. По груди все еще бежал холодок, оставленный руками этой удивительной женщины.
– Невероятно... – он встал, прошелся по кабинету. Его по-прежнему не покидало чувство поразительной легкости и какой-то щемящей душевной приподнятости. Кажется, так уже было когда-то. Давно-давно...
2
Через два дня он уже посмеивался над этим «милым происшествием». Но когда ему пришлось проходить мимо кабинета молодого врача, он невольно замедлил шаги. И в тот же миг дверь, словно по волшебству, раскрылась. Перед ним стояла Тропинина.
– Я жду вас, Андрей Николаевич, – сказала она, будто продолжая недавно начатый разговор. – Кстати, сейчас я свободна. Заходите, пожалуйста.
Пришлось зайти. Впрочем, что тут особенного. Он действительно обязан знать, как работают его подчиненные. А у Тропининой и таблички с часами приема на дверях не видно, и стулья без белых чехлов.
Но не успел он сделать эти первые замечания, как Тропинина мягко, но решительно произнесла:
– Раздевайтесь, Андрей Николаевич!
– Вы что, серьезно собираетесь меня обследовать? – деланно рассмеялся Зорин. – Может, и данные анализов потребуете, и на рентген пошлете?
– Нет, я только послушаю ваше сердце. Сядьте вот сюда, снимите халат и расстегните рубашку.
Он пожал плечами, но повиновался. Тропинина откинула свои волосы и приложила к его груди ухо.
– Дышать или не дышать? – продолжал Зорин в шутливом тоне.
Она молча продолжала слушать. Потом поднялась, медленно прошлась по кабинету, обратила к нему явно озабоченное лицо:
– Вы не откажетесь принять пять-семь сеансов по моей собственной методике?
Он откровенно усмехнулся:
– Я начал лечить свое сердце, уважаемая Татьяна Аркадьевна, по самым разным методикам, когда вы еще только-только начинали ходить. А сейчас... Мы оба с вами врачи и оба понимаем, что медицина – увы! – не всесильна.
– В таком случае я просто настаиваю на своем предложении. Нет-нет, не возражайте! Сейчас и начнем. Разденьтесь до пояса и лягте вот сюда, на кушетку.
Тропинина раскрыла небольшую металлическую коробочку и, обмакнув в нее ватный тампон, тщательно припудрила руки каким-то белым порошком.
– Что это, если не секрет? – поинтересовался Зорин.
– Для вас – не секрет. Это самый обычный тальк с небольшой примесью солей радия,
– Солей радия?!
– Не бойтесь, примесь настолько ничтожна, что ваш организм ее даже не почувствует. Радий необходим для возбуждения моих биотоков.