Именины сердца: разговоры с русской литературой
Шрифт:
С другой стороны, продолжаются попытки нарисовать некий иероглиф нового времени, который хоть что-то разъяснит и хоть куда-то нас выведет. И здесь я назову два, казалось бы, крайне далеких друг от друга имени — Сергей Шаргунов и Алексей Иванов. «Ура!» и «Блуда и МУДО» и есть те самые иероглифы, мне крайне любопытные. Но уже сегодня вся условность нарисованной мною картины очевидна. Скажем, по возрасту Иванов и Новиков явно из предыдущей плеяды, 90-х годов, только публиковаться начали позже. И по иным признакам есть разночтения. А через три года все поколенческие следы окончательно перепутаются.
— Согласны ли вы с противопоставлением «бунтарей» и «прагматиков»?
— Нет, не согласен. Самые буйные бунтари часто оборачиваются
— Какие периоды в литературе 1991-2008 годов вы бы выделили?
— В «почвеннической» — два периода. Первый, с 1991 по 2001 год, — назовем его «В катакомбах». И период с 2002-го и по сей день — назовем его «Возвращение». Второй период ознаменован прорывом Александра Проханова с «Господином Гексогеном», возможностью многих «почвенников» издаваться в больших издательствах, внесением в учебники текстов Валентина Распутина и т.д. На днях президент поздравил Станислава Куняева с юбилеем: что тут говорить… Но если «русская литературная партия» в литературе позволит использовать себя власти в качестве ручного медведя с кольцом в носу, закончится это бездарно.
В «либеральной»: 1991-2001 годы — «Пляски на гробах», а с 2001 года и далее — «Успокоение»: у иных плясать нет сил, о вторых забыли, третьи, самые лучшие, что называется, «думают о душе», поэтому и остаются в литературе.
— Что более важно в художественном произведении — содержание или форма? Искупает ли совершенство одного недостатки другого?
— Ничего не искупает ничего, все равноценно. Я вообще бы о другом сейчас немного хотел поговорить. Я по образованию филолог, весьма сомнительных успехов в учебе добивавшийся, но все-таки. Так вот, я как филолог могу не без некоторого успеха доказать никчемность формы и содержания любого текста; особенно если о современниках речь идет. Все это последовательность весьма несложных, а порой и подлых манипуляций. Мы читали отличные эссе о том, что Бродский плохой поэт, Лимонов бездарный писатель, Распутин никакой, Солженицын, Искандер, кто там еще… Вот Игорь Шайтанов успешно доказывает, что Юрий Кузнецов не столь хорош, как иные думают…
Это все признаки нормального литературного процесса, нечего жаловаться. Но в итоге надо признать, что нет никаких точных измерительных приборов, доказывающих безупречность того или иного текста. Зато есть некие общественные, литературные договоренности об иерархиях, не всегда внятные.
Вот мне очевидно, что Валентин Катаев — как писатель — настолько изящен, умен, тонок, что — не буду называть имен — многие его современники, прописанные в нынешних литературных святцах, и рядом не должны стоять. Но разве я могу об этом сказать в приличном обществе, чтобы не приметить сразу эдакие брезгливые гримасы: «ну да, ну да… ну-ну…»? Раскрыл на днях учебник литературы и, ничего нового не ожидая там увидеть, все-таки в очередной раз подивился: да, хороший писатель Зощенко, просто замечательный, и Трифонов хороший, и Шукшин, и Окуджава… Я только не понял, где Леонид Леонов? Завалился куда-то? Но это то же самое, если бы в XIX веке куда-нибудь завалился
Достоевский и на его месте появился Гарин-Михайловский — отличный, кстати, автор, ничуть не хуже Трифонова и очень с ним похожий. Но и Гарина-Михайловского тоже нет в учебнике, и Гаршина нет, а вот Леонид Андреев есть. Ничего не ясно в итоге. Я к тому, что в иерархии высоких образцов литературы зачастую не форма и содержание определяют место писателя, а сцепка очень многих дурного качества случайностей.
— Как продвигается ваше жизнеописание Леонида Леонова?
— Медленно, но продвигается. В его биографии есть провалы и пробелы, которыми никто не занимался. Вот в Архангельск постараюсь съездить в ближайшее время, где он в оккупации пережидал революцию и откуда весьма нежданно сорвался в Красную армию. Леонов прожил почти 100 лет — и писать его биографию равносильно созданию биографии всего века.
— Откуда такой интерес к этому писателю?
— Начал читать его собрание сочинений с первого тома (я так часто делаю с самыми разными авторами) и к третьему тому понял, что имею дело с гением. Никто мне о нем раньше не говорил, книг о Леонове я не читал, в университете его не преподавали, он вообще мне случайно в руки попал. То был счастливый день, однако.
— В чем, по вашему мнению, причина успеха жанра non-fiction?
— Ни в чем. Просто появилось несколько хороших книг, написанных в этом жанре. Завтра появятся в другом — скажем, в жанре фантастики, и будет ого-го какой всплеск фантастики… Зачастую жанровые волны определяются появлением талантов, а не наоборот. Вот вспомним поздние 1960-е, 1970-е: и деревенщики были, и великолепные фантасты, все писали: и Стругацкие, и Распутин, и Лимонов писали одновременно. Можно объяснить успех и первых, и второго, и третьего множеством причин. А можно не объяснять. Времена в России всегда просторные, там множество можно складок найти, чтобы согреться или затеряться, — для любых жанров, для любых книг, для всякого дара…
«НГ-Ex Libris»; беседовал Михаил БОЙКО
— Какие книги читали в детстве и какие сейчас?
— Как всякий нормальный советский подросток, я читал двух французов (Дюма и Верн), двух американцев (Твен и Лондон) и двух англичан (Киплинг и Конан Дойл). Сейчас их читают мои дети: это вечные книги. Безусловно, обожал Гайдара и Александра Беляева, потом — исторические романы Чапыгина, Степана Злоби-на, восхитительную книжку Внукова «Тот, кто называл себя ОТенри». Много всего. Сейчас старательно читаю своих современников, последняя читательская влюбленность — проза Дмитрия Данилова. Непременно буду читать новые книги Дмитрия Быкова, Алексея Иванова, Михаила Тарковского, Сергея Шаргунова… Да полно кого, много фамилий. Из числа «старших товарищей» — Битова и Распутина — писателей, на мой вкус, всерьез имеющих основания получить Нобелевскую премию, хотя бы и по совокупности заслуг. И Сорокина с Пелевиным не упущу, куда тут денешься. Из зарубежной литературы в последние времена особенно полюбились Памук, Джонатан Франзен и, по второму кругу, Барнс. Но вообще долго перечислять можно. Я несколько книг в неделю прочитываю, и этого, признаюсь, мало, чтоб быть в курсе и ничего не пропустить.
— Может ли книга стать орудием убийства?
— Может-может. И в прямом, и в переносном смысле. В свое время, пару лет назад, десяток газет совокупным тиражом в несколько миллионов экземпляров вышли с заголовками и подзаголовками вроде «Роман нацбола взорвал Черкизовский рынок» — о моем романе «Санькя», который якобы нашли у подростков, организовавших теракт на этом самом рынке. Это, конечно, было заказухой; хотя бы потому, что я в своих книгах точно никогда не подстрекал к борьбе с инородцами; скорей, напротив. Однако нет сомнения, что «Капитал» Маркса изменил жизнь целой планеты; а Советский Союз был убит, когда его фундамент пошел трещинами от «Архипелага ГУЛАГа» и «Детей Арбата». К счастью, книги не только разламывают мир напополам и вызывают извержения лавы; уверен, что самые светлые и лучшие люди мира прочли в детстве правильные книги. Так что книга не только орудие убийства, но и лучший оберег от распада сознания.
— Почему столько негатива в современной литературе?
— А у современных писателей вообще апокалиптическое представление о будущем. Причем совершенно обоснованное. Россия стоит на пороге хаоса. Что вы хотите от писателей. Что видят — то поют.
…Но поют хорошо. Не портят песню…
«Trend Life»; беседовал Вугар ИМАНОВ