Именины сердца: разговоры с русской литературой
Шрифт:
— Обязательно.
— Отец родился в поселке Труд № 4 Кировской области, деда (отца его) убили на фронте. Сирота… Но это не помешало деревенскому парню прорваться из холода и глуши. Он был суворовцем, много где учился, наконец закончил московский Иняз, писал стихи, переводил поэзию, но стал священником. Сейчас он преподает в Духовной Академии и служит в церкви. Мать родилась в Москве, в Лаврушинском переулке. Ее отец убит на фронте, мать — писательница Валерия Герасимова. Кстати, первая жена Александра Фадеева и сестра Сергея Герасимова, именем которого назван ВГИК. Впрочем, какая разница, кто чей родственник! Вряд ли это предмет бахвальства, так, рассказываю тебе шутки
Что всерьез, так это — люблю бесконечно своего сына Ваню.
— Как складывались и складываются твои отношения со знаменитым отцом? Публицист Виктор Милитарев сказал мне как-то, что Сергей — своеобразное наказание для отца. Что он имел
в виду?
— Милитарева помню, когда он в советские годы был духовным сыном моего отца. Был Виктор, по-моему, довольно фанатичен, даже считал, что православный человек не может читать Набокова. Помню и его брата Александра, он тоже к нам ходил. Видимо, Виктор Юрьевич имеет в виду, что духовное лицо и светская физиономия — это совсем разное, и у меня с моим отцом разные смысловые галактики. Но ведь есть еще естественное чувство трепета за родителей, которое сильнее космического холода концепций.
— Чем ты занят сейчас, Сергей?
— До недавнего времени меня разрывали на части быки «литературы», «политики», «журналистики». Поскольку дорога в политику для меня, и не для одного меня, закрыта, приходится усиленно кормить быка журналистики, чтобы он давил собак бедности.
— Журналистика все-таки мешает литературе или помогает? — Мешает, если это журналистика поневоле, необходимость долбить по клавишам рутинный текст, притом укладывая его в прокрустово ложе знаков. Стараюсь писать журналистику свободную. Мне нравилась журналистика, когда я работал в Госдуме, Комитете по безопасности и специальным репортером в одной столичной газете и жил обжигающей жизнью.
Я был на штурме «Норд-Оста», в женской колонии в Можайске, в цыганском поселке, убивающем наркотой город Кимры на Волге, в доме у бородача-барона. По криминальным заданиям я объехал полстраны, встречался с братками, с батями. Видел в одном отделении милиции ребят-школьников, которые впечатлились «Бригадой» и, надев кашемировые пальто, отправились играть в разбойников. СОБР покидал их в снег, и один из ребят попросил из снега: «Только пальто не мните. Оно не мое, оно братово…»
Много времени я уделял литературной журналистике и критике. Была такая регулярная полоса «Свежая кровь» в «НГ-Ex-Libris» — боль, слепящий свет и красные брызги. Помню, как на мою передовицу в этом издании — рафинированное эссе «Левый поворот летней дороги» набросились все андроиды из верхушки «Единой России», а Ходорковский ответил на нее даже специальным заявлением.
Бывают стихи в прозе, а еще бывают стихи в публицистике. «Шаргуновости»: в колонке с таким названием я вел летопись своей борьбы — избиты мои товарищи, обыск моей квартиры, гоняется по городу «наружка», повел колонну на прорыв в Воронеже, вот захвачен в плен, а вот обманул погоню, и так без конца и края.
— На кого ориентируешься в современной литературе? Кто для тебя авторитет? Кто они, столпы? Вообще жива ли классическая русская литература? Западная?
— Столпы — это воск. Есть подрастающие столпы — мягкие, теплые, молодой воск. Есть твердеющие. Есть холодные и затвердевшие, свою задачу выполнившие, поэтому тут назову имя — Валентин Распутин. Современная западная литература мне неинтересна, неблизка. Хотя… Недавно прочел роман «Милые кости». Автор — женщина, Элис Сиболд. Скоро этот роман экранизирует Питер Джексон, наверное, будет успех. Неплохая такая сентиментальная вещь,
— Кого из живых классиков уважаешь?
— Уважаю Юрия Мамлеева, что ни говори — классик.
— Когда ты пишешь, что первично для тебя? Донести мысль? Сделать сюжет?
— Интересно и то, и другое. Интересно написать жестко скомпонованную, сюжетную книгу, например, детектив. Тонким русским языком. Интересен и заплыв на просторы смысла, когда сюжет маячит лишь как кромка берега. По-своему удачно совмещал мысли и сюжеты Достоевский.
— Сереж, ты вполне себе известный, хотя и молодой писатель. Конкурентами кого-то воспринимаешь? Или — каждый делает свое дело? Быков, Гуцко, Новиков, Иванов, Сенчин? О женщинах будем говорить? Анна Козлова, Василина Орлова?
— Конкуренты — не те, кто работает с близкими темами и жанрами, не Быков и Прилепин, которые публицистичны, социально отзывчивы и у которых тоже сто рук и сто работ. Соперники те, кто умеет как-то так, как я не хочу, или не умею, или времени не имею научиться. Поэтому я с завистью наблюдаю нежно-брутальные, как скандинавский натюрморт, книги Дмитрия Новикова и выпуклую, похожую на игру в небе яркого солнца и хмурых туч, прозу Алексея Иванова. Я завидую им, потому что они —
другие.
А милые девушки — мне не соперницы. Сознаюсь: я не очень-то верю в полноценную конкуренцию с женщиной-писательницей. Хотя в чем-то они сильнее.
— В чем?
— Писательницы? В мягкости стиля и размытости взгляда. Женская физиология, женская природа гламурна по определению. Даже крестьянка гламурна, жаждет бирюлек, цацек, греть пузо. Все женщины ищут потребительской благости. И это прекрасно. В нулевые годы нефтяного комфорта пишущая женщина была весьма ко времени. Посмотрим, что там дальше…
— Ты, Сереж, писатель, прости, уже о другом скажу, социальный. Не «остросоциальный», хотя и такой порой, но социальный, и политический часто, и вообще — из нашего реального времени. Политические взгляды менялись по мере написания новых книг? Может быть, сами книги, как ни странно, влияли на взгляды?
— Сплошь и рядом политические взгляды — это торговые наклейки. Жизнь не стоит на месте. Какие-то метаморфозы в политических формулировках не просто нормальны, а свидетельствуют о том, что ты живой человек, не кукла, которая при нажатии пищит: «Лева-ки» или «Правый марш». Главное для реального политика — искать лучшее для своей страны, для соотечественников и мыслить стратегически. В этом плане я — ситуационист. Но последним восьми годам благодарен за то, что среди всего этого пошлого насилия мне стали очевидны ценности гражданской свободы. Уверен, что политику сейчас зря хоронят. Все вернется в стократном виде. Будет жарко и ярко! И мы с тобой этому посодействуем.
— Что-то по газетам этого не заметно. Ты сам-то периодику читаешь?
— Журналистика полуживая сейчас. В этом есть справедливость возмездия за перекосы девяностых. Ведь, по слову Цветаевой, «уж лучше на погост, чем в гнойный лазарет, к чесателям корост, к читателям газет». Сегодняшняя тенденция такова: если, написав статью, дашь ссылку у себя в ЖЖ — тогда прочтут, а не дашь — не заметят. Читаю ЖЖ — там мысли и истории, но там же — слишком пестро и густо, ЖЖ вымывает твое «я» и заполняет тебя чужим беснованием, вообще, ЖЖ — это сказка о потерянном времени, бесконечная сказка, ворующая время.