Имею скафандр - готов путешествовать
Шрифт:
— Но за что нас судят? Мы никому не причинили зла. Мы же вообще ничего не сделали!
— Дело не в вас лично. Будет решаться вопрос о судьбе всего человечества. О нем будут судить по вам.
Отвернувшись от Мэмми, Крошка посмотрела на меня — и я почувствовал гордость от того, что в этот тяжкий час испытаний она повернулась ко мне, к собрату-человеку. И я знал, что думаем мы об одном и том же, о корабле, висящем неподалеку от Земли, всего лишь в мгновении полета от нее и в то же время — в неисчислимых триллионах миль; спрятанном в одной из складок пространства, куда не достанут ни радары, ни телескопы. Земля, голубая, зеленая и прекрасная, лениво поворачивающаяся в теплом свете Солнца. Бесстрастная команда — и Солнца больше нет. Нет звезд. Дернется рывком осиротелая Луна и начнет кружить вокруг Солнца надгробным памятником человечеству. Немногие оставшиеся в живых на лунной станции, в Лунном городе и на станции Томба протянут еще несколько недель, а, возможно, и месяцев. Последние люди во Вселенной! Потом умрут и они — если не от удушья, то от тоски и одиночества.
— Кип, ведь она не всерьез, скажи мне, что не всерьез!
— Что, Мэмми, палачи уже ждут? — спросил я хрипло.
Мэмми ничего не ответила мне. Она ответила Крошке.
— Все это очень серьезно, доченька. Но не бойся. Прежде чем доставить вас сюда, я заставила их обещать, что, если будет принято решение против вашей планеты, вы оба вернетесь со мною на Вегу V, где вам придется прожить свои маленькие жизни в моем доме. Итак, иди и говори только правду, не бойся.
— Вызываются люди Земли, — раздался над нашими головами невозмутимый голос.
ГЛАВА 11
Мы шли по огромному пустому полу, и чем дальше отдалялись от стены, тем больше я чувствовал себя маленьким и жалким. Ощущение было, как в кошмаре, когда ты сам себе снишься непристойно одетым в общественном месте. Крошка вцепилась в мою руку и изо всех сил прижала к себе мадам Помпадур. Я пожалел, что не надел свой скафандр — в «Оскаре» я не чувствовал бы себя мухой под микроскопом.
Перед тем как мы тронулись с места, Мэмми приложила мне ко лбу ладонь и начала завораживать меня глазами. Я оттолкнул ее руку и отвернулся.
— Нет, не надо, — сказал я ей, — ничего не надо. Я понимаю, что вы хотите сделать как лучше, но я обойдусь без наркоза. Спасибо.
Мэмми не настаивала, она лишь повернулась к Крошке.
— Мы готовы! — заявила она.
Но чем дальше мы шли по этому огромному пустому полу, тем больше я жалел, что не позволил Мэмми сделать то, что она хотела, хотя не знаю, каким образом она хотела заставить нас не волноваться. Надо было хоть Крошку уговорить согласиться.
Навстречу нам двигались от противоположной стены еще две точки, подойдя ближе, я узнал их — неандерталец и легионер. Пещерного человека тянули вперед невидимыми канатами, римлянин же шел широким, свободным, неторопливым шагом. Центра мы достигли одновременно, и там нас остановили футах в двадцати друг от друга: Крошка и я образовали одну вершину треугольника, римлянин и неандерталец — две другие.
— Привет, Иунио! — крикнул Я.
— Молчи, варвар, — он огляделся, оценивая толпу у стен.
Одет он сейчас был строго. Исчезли неопрятные обмотки, правую голень закрывали поножи. Тунику покрыли латы, а голову гордо венчал плюмаж шлема. Сверкали начищенные доспехи, чисто вычищены были кожаные ремни. Щит он нес на спине, как полагается в походах. Но как только остановился, мгновенно отстегнул его и одел на левую руку. Меча он не обнажил, поскольку в правой руке держал изготовленный к броску дротик, ощупывая настороженными глазами врагов.
Пещерный житель слева от него сжался в комок, как зверь, которому некуда спрятаться.
— Иунио! — крикнул я снова. — Слушай! — Вид этой парочки беспокоил меня все больше. И если с неандертальцем говорить было не о чем, то римлянина хотя бы можно было попробовать вразумить. — Ты знаешь, где мы?
— Знаю, — бросил он через плечо. — Сегодня Боги испытывают нас на своей арене. Это — дело чести солдата и римского гражданина. От тебя здесь толку никакого, так что держись в стороне. Хотя нет, охраняй мой тыл и подавай сигналы. Цезарь вознаградит тебя.
Я попытался было втолковать ему, что к чему, но мои слова заглушил мощный голос, раздавшийся одновременно во всех концах зала:
— Процесс начинается!
Крошка вздрогнула и прижалась ко мне. Я выдернул свою левую руку из ее сжатых пальцев и обнял ее за плечи.
— Выше голову, дружище, — сказал я мягко, — не дай им себя напугать.
— Я не боюсь — прошептала она, вся дрожа. — Только говори с ними ты, Кип.
— Ты так хочешь?
— Да. Ты не так быстро взрываешься, как я, а если у меня сейчас не хватит выдержки… ведь ужас что будет.
— Хорошо.
Наш разговор перебил все тот же гнусавый голос. Как и раньше, казалось, что говорящий стоит рядом с нами.
— Настоящее дело проистекает из предыдущего. Три временных пробы взяты с небольшой планеты Ланадорского типа, вращающейся вокруг звезды в периферийном районе Третьей Галактики. Это крайне примитивная зона, не заселенная цивилизованными расами. Раса, находящаяся на рассмотрении, является варварской, что видно по пробам. Она уже дважды обследовалась раньше, и срок следующего пересмотра дела еще не наступил, однако новые факты заставляют нас проводить его сейчас.
Голос спросил сам себя:
— Когда производилось последнее рассмотрение? И сам себе ответил:
— Приблизительно один полураспад тория-230 назад. — и добавил, очевидно, специально для нас: — Около восьмидесяти тысяч ваших лет.
Иунио дернулся и огляделся по сторонам, как бы пытаясь определить, где стоит говорящий. Я заключил, что он услышал ту же цифру на своей испорченной латыни. Что ж, я тоже встрепенулся, хотя меня уже ничем не удивишь.
— Действительно ли необходимо производить рассмотрение спустя лишь такой короткий срок?
— Да. Замечено нарушение закономерности. Они развиваются с непредвиденной быстротой, — бесстрастный голос продолжал говорить, обращаясь теперь к нам.
— Я — ваш судья. Многие из цивилизованных существ, которых вы видите здесь, являются частью меня. Остальные зрители. Некоторые присутствуют здесь, чтобы суметь уличить меня в ошибке, но этого никому не удавалось сделать более миллиона ваших лет.
— Вам больше чем миллион лет? — вырвалось у меня. То, что я ему не поверил, я даже не стал говорить.