Имоджин
Шрифт:
— И стало быть, сам церковный староста где-то поблизости, — сказал Ники, поправляя себе прическу. Собака кинулась обратно в папоротники.
Потрясенная Имоджин подтянула на себя лифчик, который оказался так высоко, что у нее стало четыре груди, как у коровы, отошла и села на замшелый камень. Она устремила взгляд вниз на долину. Там церковный староста совершал свою послеобеденную прогулку. А еще дальше она могла разглядеть и своего отца, который ходил туда и обратно по саду, заучивая наизусть проповедь.
— Наверное, я дура, — сказала она и закрыла лицо руками.
Ники
— Все в порядке, любимая. Во всем виноват я. Просто, я слишком сильно тебя хотел, а ты хотела меня, верно?
Она молча кивнула.
— Но не на виду у всего прихода, правда? В другой раз мы найдем более уединенное место. — Он посмотрел на часы. — Мне пора ехать.
— Ты будешь мне писать? — спросил он, садясь в свою глянцево-серебряную машину.
Имоджин не знала, сможет ли она перенести столько счастья и несчастья в один день. Радость от того, что он так ее хочет, омрачалась страшным несчастьем его отъезда. «С любовью посмотри в последний раз на все», — подумала она, и глаза ее наполнились слезами. Ники рылся в ящичке для перчаток.
— У меня тут есть кое-что для тебя, — он протянул ей небольшую коробочку и смотрел, как она, наклонив голову, открыла ее с недоверчивой улыбкой на бледных губах. Она вынула отуда красный эмалевый браслет, расписанный желтыми, голубыми и зелеными цветами.
— Как красиво, — восхищенно произнесла она, надевая браслет себе на запястье, — не стоило… я поверить не могу… мне никогда не дарили… Я никогда не буду его снимать, только в ванной. Он похож на цыганскую шаль, — добавила она, поворачивая его на солнце.
— Потому что это подарок от цыганки, — сказал Ники, включая зажигание. — Увидимся, когда вернусь из Парижа.
И, легко поцеловав ее в губы, он отъехал с громким выхлопом, от которого в ужасе метнулся в сторону кот, удобно отдыхавший на обочине дороги среди кустов кошачьей мяты.
Выезжая на шоссе А-1, Ники без малейшего стеснения подумал про себя, что Имоджин куда больше обрадовалась подаренному браслету, чем его мексиканская красотка, которая, чуть-чуть повизжав от удовольствия, попросила Ники оставить безделушку при себе, чтобы муж не заметил ее и не устроил по этому поводу шум.
Глава третья
Имоджин с трудом дождалась следующего утра, чтобы, появившись в библиотеке, рассказать Глории о Ники. К счастью, мисс Наджент отправилась на похороны, ее заместитель мистер Клаф был все еше в отпуске, мистер Корнелиус в вестибюле главного входа занимался организацией выставки рыболовных снастей, чтобы таким образом поощрить читателей к ознакомлению с новыми книгами о досуге и спорте. Поэтому Глория и Имоджин оказались более или менее предоставленными самим себе.
— Вот он, — сказала Имоджин, раскрыв ежегодный справочник «Мир тенниса» за 1977 год и показала Глории фотографию Ники, где он вытянулся, напрягая мышцы для удара сверху. — А здесь он уходит с корта после победы над Марком Коксом.
— О, я его знаю, — сказала Глория, вглядываясь в снимки. — Видела по телевизору на Уимблдоне. Кажется, там была какая-то стычка из-за того, что он запустил ракеткой в судью на линии? — Она повернула книгу ближе к свету. — Да, смотрится что надо.
— А в жизни намного лучше, — заверила ее Имоджин, рассеянно складывая несколько романов в стопку документальной литературы. — Он умеет так на тебя смотреть и говорить таким голосом, что только ты можешь его слышать. А потом мы отправились на эту божественную прогулку по торфяникам, и он сказал, что когда меня первый раз увидел, это было для него как удар молнии.
— Он к тебе приставал? — спросила Глория.
— Ну, — сказала Имоджин, покраснев, — мы ничего особенного не могли себе позволить, потому что из-за угла неожиданно появился со своей собакой церковный староста.
Глория снова посмотрела на снимок, потом с недоверием на Имоджин. Она же такая простушка, как мог мужчина вроде Ники увлечься ею? Она даже почувствовала легкое раздражение: раньше всегда у нее, Глории, бывали приключения, а Имоджин слушала ее с благоговейным изумлением.
— Когда ты теперь опять с ним встретишься? — спросила она, откладывая для починки роман Катрин Куксон.
— Ну, он будет играть в турнирах почти все лето, но он сказал, что мы увидимся скоро и в более уединенном месте, — сказала Имоджин, показывая подруге свой красный браслет. Она была разочарована тем, что Глория не проявила особого восторга. Потом она кротко добавила: — Подумать только, Глория, если бы ты не уехала в Моркамб, — она нервно огляделась вокруг, — то есть, если бы не «заболела», ты бы пошла со мной в теннисный клуб, и он бы влюбился в тебя вместо меня.
Она вдруг почувствовала ужас от одной этой мысли.
— Не говори глупости, — сказала Глория, взбивая себе локоны и приободряясь от сознания того, что Имоджин права.
— По крайней мере, он обещал мне написать, — вздохнула Имоджин. — Ах, Глория, ты не представляешь, какой он красивый.
На деле Ники показал себя крайне ненадежным корреспондентом. Он прислал ей открытку из Рима с пожеланием видеть ее там. Вернувшись с почты, Имоджин написала в ответ длинное и страстное письмо, на что у нее ушло несколько часов. Душу она излила с помощью оксфордского словаря цитат.
Турнир в Риме закончился, и Имоджин светилась от гордости, прочитав в газете, что Ники дошел до четвертьфинала, где был выбит после упорной борьбы. Потом он поехал в Париж, где упорно пробивал себе дорогу в одиночных матчах, а в парных даже дошел до полуфинала. В каждой газете отмечалось, что он улучшил игру, но письма от него не приходили.
— Он тебе позвонит, когда вернется в Англию, — утешала ее Джульетта.
Но Имоджин пребывала в отчаянии. Все это было похоже на какой-то сон, и, возможно, ее последнее письмо показалось ему слишком слезливым и расхолодило его. Да и какое право у такой неуклюжей и толстой девицы думать, что Ники увлекся ею? Она не могла есть, не могла спать и кружила по своей комнате, прокручивая пластинки и читая любовные стихи. Ники перевернул ее сердце, словно старый ящик письменного стола, в котором все перерыли.