Имоджин
Шрифт:
— Так о чем была проповедь? — с нехорошей улыбкой спросил он Имоджин.
— Что, простите? — перепугалась она.
— Проснись, — сказал отец.
— Прошу прощения, я думала о другом.
— Ники хочет узнать, о чем была моя проповедь, — в голосе викария слышалось явное раздражение.
Она почувствована, что кровь прилила у нее к лицу. Все теперь смотрели на нее.
— Никодим [3] , — шепотом подсказала Джульетта.
— А, да, — благодарно
3
Никодим — знаменитый фарисей, член Иудейского синедриона, участвовал в погребении Иисуса Христа.
Дрожащем рукой она потянулась за вином, моля Бога, чтобы гроза миновала. Ники посмотрел на часы.
— Бог ты мой, уже почти четверть третьего.
— Я пропустил час вопросов для садоводов, — сообщил викарий.
— Надеюсь, я не слишком вас утомил, — поскромничал Ники, наверняка зная, что это не так, — если у вас какие-нибудь дела, то не стесняйтесь.
— О нет, — заверила его миссис Броклхерст, — все было так увлекательно, правда, Стивен? После разговора с вами мы будем следить за Уимблдонским турниром с гораздо большим интересом.
— Мне скоро надо будет отправляться в Лондон, — сказал Ники, — но перед этим я не прочь прогуляться по торфяникам. — При этом он еще сильнее нажал на щиколотку Имоджин.
— Я должен написать свою вечернюю проповедь, — с сожалением сказал викарий, — а в четыре часа придут за собачьим ошейником для спектакля драматического общества.
— Мне надо искупать Гомера, — сказала Джульетта.
— Вас проведет Имоджин, — предложила миссис Броклхсрст.
— Как раз на это я и надеялся, — признался Ники, улыбнувшись Имоджин.
— Зачем Имоджин выкрасила себе веки в ярко-зеленый цвет для прогулки по торфяникам? — спросил викарий жену, помогая ей мыть посуду.
— Боюсь, она влюбилась, — предположила миссис Броклхерст.
— Ее ждут торфяники и муки, — тихо пробормотала Джульетта.
Со вчерашнего дня ветер утих, и от теплого солнца в небо поднялись поющие жаворонки. У папоротников распрямились их бледно-зеленые пальцы. Ягнята бегали взапуски и блеяли, напоминая матерям о себе.
— Похоже, папа с тобой немного не в ладах? — спросил Ники.
— Он был разочарован, что я не родилась мальчиком.
— А я этим страшно доволен.
Его рука обняла ее дюймах в шести выше талии.
— Очень, очень доволен, — повторил он, и его пальцы дотронулись до ее груди. Имоджин отпрянула: их еще было видно из дома.
— Неизвестно, кого ты больше боишься — меня или его, — сказал Ники.
— О, к вам я отношусь совсем по-другому, — возразила Имоджин, — просто раньше я никогда не имела дела со знаменитостями.
Ники рассмеялся.
— Я познакомлю тебя со многими, если ты обещаешь не увлекаться ими.
Имоджин, не такая тренированная, как Ники, скоро запыхалась. Хорошо еще, что говорил по большей части он.
— У теннисиста жизнь одинокая. Сегодня здесь, завтра уже в другом месте — тысячи знакомств и очень мало друзей. Никогда нигде не задерживаешься настолько, чтобы можно было наладить нормальные отношения. — Он глубоко вздохнул.
Имоджин, у которой восприятие немного притуманилось от выпитого за обедом вина, не улыбнулась. Она посмотрела на него с сочувствием.
— Будешь вспоминать обо мне время от времени, когда зароешься в свою библиотеку?
— Да, все время.
— Прекрасно, — сказал он, взяв ее за руку и увлекая за собой в заросли вереска. Вблизи она пахла зубной пастой и свежевымытыми волосами — совсем, как его малолетние племянницы, когда они после ванной выходили пожелать спокойной ночи, — сентиментально подумал Ники. Он поднес руку Имоджин к губам.
Буровато-зеленый склон холма был опоясан каменными стенами, болота отливали смутно-лиловым цветом. Вдали темнели мельничные дымоходы.
— Правда, красиво? — сказала Имоджин, отчаянно стараясь сохранить спокойствие.
— Ты красивее, — сказал Ники, — а твой пульс, милая, — добавил он, держа ее запястье, — как атака легкой кавалерии. Веришь в любовь с первого взгляда?
— Не знаю, — честно призналась Имоджин.
— А я верю. Вчера, когда я тебя увидел, это случилось — как удар молнии. Я даже не знаю, что в тебе такое. Словами не передашь, но что-то нечто большее, чем просто красивая внешность. — Он обнял ее и прижал так крепко, что она не могла вывернуться. Вскоре она перестала сопротивляться и легла на спину.
Казалось, вся синь небес сгустилась в этих голубых глазах, и когда он целовал ее, прутья вереска кололи ей спину. Все было так плавно и так умело, так отличалось от повадок подкатывавших к ней местных парней, которые грубо хватали ее и щупали, что прошло несколько секунд, прежде чем Имоджин поняла, что произошло. Его рука вдруг прокралась ей под свитер, отстегнула лифчик, и ее теплая и тяжелая левая грудь упала в другую его руку.
— Нет, нет, Ники! Не надо.
— Почему, моя радость? Тебе это не нравится?
— Нет, нравится! Но…
— Тогда молчи.
Он опять стал целовать ее, а его свободная рука осторожно подвигалась вверх по ее бедру. Словно паралич сковал ее члены. У нее не было сил бороться с ним. И вдруг страшный шум в зарослях папоротника заставил их вскочить. Спасение явилось в облике большого черного лабрадора, который встал перед ними, высунув розовый язык и неистово крутя хвостом.
— Господи, — задыхаясь произнесла Имоджин. — это Дороти.
— Кто такая Дороти?
— Собака церковного старосты.