Император Единства
Шрифт:
Тут многое, если не все, зависело от решения сумрачного германского гения венесуэльского происхождения генерала Мендеса. И от того, насколько он может держать в узде свое дикое воинство.
Наступал критический момент всей битвы, поскольку расстояние между авангардом осман и отрядом Булавина стремительно сокращалось, и изображать жертву они долго не могли.
Выстроившись в линию по фронту, повозки на полном ходу катили по пустыне, стараясь оторваться от преследователей, которые, почуяв легкую добычу, с криками и пиками наперевес мчались вперед, не обращая внимания ни на что вокруг.
– Господин полковник! Купились!
– Молодец, Булавин!
В бинокль было видно, как за линией авангарда несется вперед и основная масса османской конницы.
Расстояние сокращалось, и Каппель мог лишь представлять, что творилось в душах бойцов из отряда Булавина, которые были значительно ближе к противнику. Скакать и видеть, как неумолимо сокращается дистанция, как все больше шансов просто не успеть открыть эффективный огонь. Но они тянули до последнего, вытягивая основные силы осман под действие огневых сил полка.
– Приготовиться!
Владимир
– На позиции!
На холмах началось движение, и эскадроны тачанок выезжали из-под прикрытия местности и разворачивались для прямого удара, охватывая полукольцом поле боя и давая возможность пулеметчикам бить перекрестным огнем с флангов.
И вот отряд Булавина пересек отмеченную крашеными камнями линию. Из недр повозок показались тупые рыла «Максимов».
– Огонь!
Первыми ударили пулеметы Булавина, к ним, убедившись, что отряд ушел с линии огня, присоединились станковые «Максимы» на тачанках основных сил полка и ручные «Мадсены» занявших позиции между тачанками пулеметных расчетов. Хлопали минометы, гулко били орудия.
Полковник Каппель смотрел на поле избиения.
Сотня пулеметов, батарея орудий и батарея минометов превращали пространство впереди в нечто неописуемое. Десятки и десятки тысяч злых пуль, десятки не менее злых снарядов и сотни минометных мин.
Феерия огня, стали и крови…
Рафаэль Инчауспе де Ногалес Мендес.
Записки командарма. Мехико,
издательство «Миллитерра», 1932 [1]
Утро 6 сентября я встретил в Газе. Прошло всего три дня после того, как ведомые Кресс-пашой [2] наши и германские части опрокинули англичан, и авангард нашей дивизии уже вчера вечером встал у Ариши. Мои аскеры рвались в бой, казалось, что совсем немного, и мы на спинах британцев вырвемся за Канал и рассчитаемся за весь позор поражений ушедшего лета. Но наш мушир медлил, сохраняя, по мнению моих однополчан, нас для главного наступления.
Утро началось как обычно. Молились, кормили коней, ели сами… Готовились к дальней дороге.
Наши кавалеристы были превосходными солдатами, но они, по-видимому, не держали своих лошадей так, как следовало бы, вероятно, из-за своего татарского происхождения. Не следует забывать, что много веков назад монголы, как и их ученики казаки, использовали своих лошадей не только для ведения войны, но и в качестве вьючных животных, чтобы перевозить свои войска через степи и пустыни между Туркестаном и Индией, Китаем и Венгрией.
Каждый воин этих долгих каймакских набегов обычно брал с собой десять или более крепких, бережливых маленьких пони, которые круглый год держались на мху и естественных пастбищах, не требуя ухода от своего хозяина. Только так туркмены могли проходить по семьдесят-восемьдесят километров в день, день за днем, месяц за месяцем, не теряя своих лошадей. Отношение татарина к своему коню, как к существу, не требующему от него ни пищи, ни заботы, сохранилось у турка и сегодня. Вот почему османская кавалерия, которая в начале мировой войны была примерно армейским корпусом, к концу ее почти совсем опустела.
Через час пришло сообщение от генерала фон Кресс-паши, командующего нашими резервами в Газе, с приказом нашему гарнизону немедленно выступить на северо-восток, чтобы укрепить наши силы в Иерусалиме.
Полчаса спустя наши четыре тысячи аскеров отправились в Иерусалим, не имея практически никакого другого снаряжения, кроме личного оружия. Как я узнал из приказа, утром русские и итальянцы высадились в Яффе, и наш главнокомандующий фон Фалькенхайн [3] опасался, что они попытаются захватить наши склады в Иерусалиме, который охранял всего ли один германо-турецкий полк.
Мы выступили уже в полдень, вопреки всем обычаям этих мест. Зной и в начале сентября здесь нестерпимый, и никто не идет через эти каменистые земли днем. Но надо было спешить, и мы, напоив коней и взяв дополнительные бурдюки с водой, выступили.
Не буду подробно описывать наш путь. До самого Вифлеема единственными врагами нашими были зной и страшная усталость. Неукротимое мужество, или фанатизм, называйте это как хотите, и традиционное мужество османов часто во время мировой войны являли собой примеры той свирепой выносливости, которая с незапамятных времен прославила их как одну из самых доблестных и воинственных наций Старого Света. Явили они его и в эти дни: проходя по 60–70 верст в день под палящим солнцем.
Я не мог не восхищаться самоотверженностью и религиозным настроением наших турецких солдат, которое обычно поддерживалось присутствием многочисленных священников в их рядах. Но в походе они не один раз мешали. Их обычай требует частого омовения. Я был удивлен, когда впервые увидел, как наши аскеры толпой, не напившись сами и не напоив коней, припадают к колодцам для омовения. После такого вода превращалась в муть, и приходилось кипятить её, чтобы напиться. Наученный опытом, я очень тщательно отбирал авангард, назначая в него не просто смелых, но дисциплинированных и культурных турок. В этот раз эта привычка меня и сгубила.
Вечером 8 сентября мы, после короткой дневки, подошли к Вифлеему. Наша 3-я кавалерийская дивизия сильно устала, но весть, что русские остановлены у Иерусалима, ободрила нас. Я притормозил авангард, подтянул отстающих. Хотелось войти в Вифлеем и Иерусалим слаженной боевой колонной.
Сражаясь и бегая поочередно на разных фронтах, я имел возможность довольно близко наблюдать за нашими турецкими солдатами. Мы почти никогда не осмеливались приказать им атаковать штыком, потому что у нас не было никакой возможности отозвать их после того, как они начали атаковать. Мы не использовали горны в действии, только свистки.
Как только была дана команда атаковать, они ушли, крича «Аллах, Аллах», чтобы умереть до последнего человека под сосредоточенным огнем вражеской артиллерии и пулеметов. Эти аскеры никогда не оглядывались назад, только вперед. Наши кавалеристы были не менее отчаянны.
Уже у самого Вифлеема мой авангард неожиданно рванул вперед, увлекая за собой остальную колонну. Мне ничего не оставалось, как пытаться догнать эту расползающуюся лавину и или возглавить её, или остановить. Уже после этой бешеной скачки я узнал, что кто-то из моих аскеров увидел небольшой казачий разъезд с повозками и решил взять трофей на копьё.
Я никогда не забуду, пока живу, эту ужасно возвышенную, внушающую благоговейный трепет сцену; тот могучий, дикий звук, когда тысячи копыт, поднимая за собой в испепеленное небо плотное облако пыли, несутся лавой навстречу врагу. Я не видел уже, что творится впереди, старался прорваться через этот песочный туман, но его вдруг разорвал другой дикий металлический вой. Топот и крики «Аллах» смешались с этим новым рокотом в оглушающий шторм. Я выскочил из песочной волны и увидел перед собой растушую красную гору человеческих и конских тел. Я ещё не успел понять случившегося, но эта неведомая разрушительная сила вырвала из-под меня коня и на всём скаку ударила о землю. Дальнейшего боя я не помню.
1
Текст Виталия Сергеева.
2
Фридрих Кресс фон Крессенштейн, германский полковник, османский генерал, командующий 7-й армией на Синайско-Палестинском фронте.
3
Эрих Георг Себастьян Антон фон Фалькенхайн, германский генерал пехоты, бывший начальник Германского генштаба, командующий ВС Четвертичного союза на Синайско-Палестинском фронте, маршал (мушир) Османской империи.
Свечи, торт, узкий семейный круг – что может быть лучше после тяжелого трудового дня, полного забот и переживаний? И пусть свечи не в торте, а в подсвечниках, пусть за столом всего трое, разве это может помешать добропорядочной семье отпраздновать сразу двойные именины?
И пусть именины – это не день рождения, но все же иной раз так хочется праздника! Причем не того официоза, которыми сыт по горло даже Георгий, а сугубо внутрисемейное торжество.
Сын болтал без умолку, рассказывая нам с Машей всякого рода веселые истории из жизни пионерского лагеря в Марфино и подготовительных курсов Звездного лицея, о своих закадычных друзьях и об их совместных проделках. А компания у него там, надо сказать, подобралась знатная: Вася Романов (князь крови императорской Василий Александрович), Коля Спицын, Ваня Иванов и Степа Силантьев. Чудная компания, что ни говори. Для меня так и осталось загадкой, каким это образом сын императора и член императорской фамилии сошлись с сыном кадрового офицера штабс-капитана Спицына, заводского рабочего Иванова, забритого в армию в мобилизацию и погибшего в Галиции, а также с сыном крестьянина Московской губернии Силантьева, погибшего на Кавказе. Собственно, только это и объединяло всех в Звездном лицее – гибель кого-то из родителей на войне или на службе Отечеству. Объединяло всех, кроме Георгия.
Впрочем, формально я ничего не нарушил в уставе Лицея, ведь графиня Брасова погибла, так сказать, на боевом посту, от рук террористов-революционеров. Но это формальности, сами понимаете.
Так вот, сын покойного Сандро и моей сестры Ксении, сын офицера, сын рабочего и сын крестьянина вдруг оказались закадычными друзьями моего Георгия. И если с первым было как-то понятно, все ж таки он был с Георгием из одного круга, то вот Коля, Ваня и Степа меня просто удивляли – они настолько органично вписались в великосветскую пацанскую тусовку, что у меня не было ни слов, ни комментариев.
Хотя следует признать, что в Звездном лицее знатность фамилии являлась, скорее, фактором отягощающим, ввиду того, что от них и требовали намного больше (надо соответствовать!), и били их куда чаще, поскольку в основном в лицее учились далеко не только дворяне. Ну, тут ничего не попишешь, на том лицей и строился – плавильный котел всех слоев и сословий, из которого формировалась новая имперская элита. Пускай формируют свои команды, отстаивая друг друга.
А кто вдруг не хотел отдавать свое чадо в Звездный лицей, мог попробовать поступить в более приличное место. В Пажеский корпус, например. Или в Смольный институт благородных девиц. Но, насколько я знал, морды били везде и всем, вне зависимости от «элитности» и половой принадлежности.
В общем, великолепная шестерка куролесила все лето и явно не собиралась останавливаться. Георгий, кстати, тоже не раз огребал по лицу (и не только!). Самого сына царя, понятно, бить никто не решался, но поскольку он никогда не оставался в стороне от разборок, то нередко огребал за компанию, когда в горячке драки уже не смотрят, кого и куда бьют.
– И вот как мне тебя везти в Константинополь, с таким-то фонарем?
Георгий гордо повернулся ко мне тем глазом, под которым красовался красивейший фингал.
– Ха! Ты не видел тех, с кем мы дрались!
Киваю.
– Ага. А друзья твои тоже такие же красивые?
Сын с торжеством ответил:
– Так никто ж не прятался за спинами! Но мы их погнали!
Усмехаюсь.
– Ну, прямо д’Артаньян и три мушкетера, право!
– Практически!
Тут уж я хохочу в голос. Где он только слов таких понабрался! Да, это не за высокими стенами Кремля скучать, в лицее настоящая жизнь для пацана. Впрочем, там и девчонок предостаточно, благо учились они совместно, что было определенным новшеством для этого времени.