Император Мэйдзи и его Япония
Шрифт:
За последние 15 лет император не позировал ни разу. В подарочном фонде Министерства двора находилась только фотография 1873 года. Министр двора Хидзиката Хисамото испытывал большие неудобства, вручая ее знатным особам, – ведь облик нынешнего Мэйдзи разительно отличался от изображенного на фотографии молодого человека. И вот состоявший на службе японского Монетного двора итальянец Эдуардо Киоссоне (1832–1898) получил указание сделать черновые наброски императора. Что и было сделано 14 января. Художник спрятался за перегородкой, исподтишка наблюдая за тем, как обедает император в перерыве соревнований по сумо, которые проводились в святилище Яёи. Высочайшего разрешения на то, чтобы нарисовать его, художник не получил.
Эдуардо
Киоссоне был известным мастером. К этому времени он успел нарисовать портреты многих японских государственных деятелей. К тому же он обладал замечательным воображением. Портрет покойного Сайго Такамори он написал на основе рассказов его родственников. Одновременно художник внимательно вглядывался в лица его братьев. Так что на самом деле это был не столько портрет Сайго, сколько его «фоторобот».
Основываясь на своих эскизах, Киоссоне нарисовал затем «настоящий» портрет сидящего Мэйдзи. Потом Маруки Тосихару сфотографировал картину, которая и стала официальным изображением императора. Причем все японцы были уверены, что перед ними фотография «настоящего» Мэйдзи, а не фотография его портрета. Одновременно с портретом Мэйдзи Киоссоне нарисовал и портрет его супруги.
Создатели «комбинированного» портрета Мэйдзи постарались придать императору возможно больше мужественности. Теперь он сидел не полуразвалившись, а прямо, теперь он занимал все пространство картины, а не ее часть, руки нынешнего Мэйдзи выражают готовность к решительным действиям, а не покойно соединены вместе, как то было в 1873 году. Ну и, разумеется, ордена украшали его грудь. Мэйдзи, чей образ был призван сплотить японскую нацию, довольно мало похож на «настоящего» японца – европеоидные черты говорят о тайном желании походить на европейского монарха.
Парадные портреты Мэйдзи и Харуко
Мэйдзи остался портретом доволен и даже пригласил Киоссоне отобедать. А сама нация испытывала глубочайшее почтение, взирая на портрет своего повелителя вплоть до его кончины. Император старел, но его облик для обитателей страны оставался прежним, поскольку новых портретов создано больше не было. Его образ был уже запечатлен, а портретное сходство не интересовало императора. Время меняет только людей, над богами же время не властно.
В октябре, менее чем за четыре месяца до принятия конституции, строительство императорского дворца было завершено. Комплекс состоял из 36 деревянных зданий, соединенных между собой крытыми галереями. В этом отношении дворец напоминал традиционную усадьбу средневекового аристократа. Новшеством стали интерьеры. Помещения, находившиеся в западном крыле и предназначенные лично для Мэйдзи, выполнили в чисто японском стиле. Там не было ни стульев, ни кроватей. В этой же части дворца находились и синтоистские святилища, где император осуществлял свои ритуальные функции. В апартаментах императора не было даже электрического освещения – Мэйдзи предпочитал свечи, опасаясь короткого замыкания и пожара. Копоть садилась на потолки, что придавало комнатам довольно угрюмый вид.
Однако интерьеры строений в восточном крыле, где проводились публичные церемонии, устроили на европейский лад. Там не снимали обувь, ковры покрывали полы, мебель закупили в Германии. Каменный мост, переброшенный через ров с водой, был построен в традициях немецкого ренессанса. Быстрый рост военной мощи Германии, несомненные успехи в конструировании немецкой нации убеждали японское правительство в том, что ему стоит следовать по пути, проложенному Германией.
Дворец был символом новой Японии, а этот мост, получивший название «Нидзюбаси» («Двухпролетный»), стал символом дворца, поскольку, как и раньше, дворцовый комплекс представлял собой «запретный город», вход в который простолюдинам был заказан. Подданные, желавшие засвидетельствовать императору свое почтение, дальше моста пройти не могли. Отправляясь в город, Мэйдзи проезжал по этому мосту.
Дворец производил на гостей Мэйдзи самое благоприятное впечатление. В особенности это касается тронного зала. Эрвин Бёльц отмечал, что ему не доводилось видеть в Европе более прекрасной залы. Корреспондент газеты «Japan Daily Mail» так описывал его: «Тронный зал в императорском дворце представляет собой комнату, дышащую благородством; она выполнена в соответствии с японскими представлениями, но с элементами, заимствованными с Запада. Потолок – композиция из картин, воплощающих в условной манере хризантему, павлонию и пион; цвета – насыщенные, но приглушенные, каждая картина заключена в глубокую лакированную раму, углы которой отделаны тщательно гравированными листами позолоченной меди. Спускаясь по изогнутому карнизу, который украшен сходным образом пионами на красном фоне. потолок переходит на второй уровень, где те же самые мотивы повторяются в несколько более приглушенных тонах. Верхняя часть стен украшена тонкой кожей с неброской скромной отделкой. Трон, выполненный в красных и золотых тонах, расположен на невысоком помосте, а над ним, поддерживаемый двумя склоненными копьями, находится шелковый балдахин с прекрасно вытканными фиолетовыми изображениями императорского оружия, хризантем и павлоний на желто-соломенном фоне» [188] .
188
Japan Daily Mail. 16.02.1889.
Тронный зал
В сущности, разделение на «японскую» и «иностранную» часть дворца не может считаться принципиальным нововведением. Такое же разделение практиковалось уже в VIII веке. С той, правда, разницей, что под «заграничным» понималось тогда китайское. Крыши тех зданий, в которых древние императоры осуществляли свои публичные функции, были на китайский манер черепичными, а строения внутреннего дворца по-прежнему крылись тростником. Разделение дворца на «публичную» и «приватную» половины символизировало двуединую сущность культурной ситуации. Мэйдзи как бы говорил своим подданным: я стал похожим на европейца только внешне, моя внутренняя сущность остается японской. Эта двуединость видна во всех идеологических построениях той эпохи. Ведь ее лозунгом стал призыв «вакон ёсай» – «японское сердце и западные знания».
Архитекторы дворцового комплекса позаботились и о предместьях дворца. Квартал, примыкавший к мосту Нидзюбаси, снесли. Теперь перед дворцом раскинулась огромная площадь. В традиционном японском городе площадей не существовало. Публичные действа по необходимости принимали форму растянутых в пространстве процессий. Теперь государство получило площадку, приспособленную для публичных церемоний европейского типа. Заполнившие ее люди были японским народом. Император мог теперь видеть его, не совершая утомительных путешествий в тряском паланкине по дальним уголкам своей страны. Мобильный император, представлявший собой «движущийся Центр», приобрел постоянные пространственные характеристики. Японский народ по большим праздникам мог здесь увидеть своего императора. Вместе с армейским плацем в Аояма дворцовая площадь стала главным местом, где осуществлялась символическая смычка между людьми со всех концов страны, которые становились народом Японии. На этих площадках, с этим народом общалась власть на вновь изобретенном национальном языке, который с течением времени все больше отдавал тоталитаризмом.
Окума Сигэнобу, сменившему Иноуэ Каору на посту министра иностранных дел, удалось пробить брешь в череде неравноправных договоров. В ноябре был подписан договор с Мексикой, согласно которому мексиканцы получили право жить в любой точке Японии и владеть недвижимостью. В то же самое время об экстерриториальности речь не шла. Англия и Франция стали яростно настаивать на том, чтобы и их гражданам было позволено владеть недвижимостью, поскольку в договорах с ними был внесен пункт о режиме наибольшего благоприятствования. Однако их требования остались неудовлетворенными. Не сумели в полной мере воспользоваться благоприятными условиями договора и сами мексиканцы: на момент подписания договора в Японии находился только один гражданин Мексики.