Император Терний
Шрифт:
— Не думаю, что когда-либо забирался так далеко, брат Марко.
Я заслонил глаза ладонью и смотрел на город сквозь жаркое марево.
— Я тебе не брат.
Омаль, ехавший между нами, фыркнул:
— Далеко откуда? Хамада значит «центр». Это сердце Либы. Хамада.
Мы въехали в город в лучах утреннего солнца, отбрасывавшего тени за наши спины, натягивая поводья, чтобы не дать верблюдам броситься к воде. Но все равно они прибавили шагу, фыркая и облизывая морды шершавыми языками. В затененных окнах показались лица,
Дальше на улицах Хамады появились более высокие дома из оштукатуренного кирпича, беленые, с высокими башнями, улавливающими ветер. Еще дальше мы увидели огромные белокаменные залы, общественные здания, значительно превосходящие масштабами архитектуру Альбасита, выстроенные сообразно сухой и величавой арифметике ученых мавров. Библиотеки, галереи статуй, купальни с колоннами, где люди пустыни могли насладиться роскошью глубинных вод.
— Ничего так.
Я чувствовал себя немытым крестьянином, попавшим ко двору.
— Здесь делают и тратят золото. — Марко кивнул. — Золото и снова золото.
Ухмылка впервые покинула его лицо. Мало веселого — пересматривать свой взгляд на мир. Никому из нас это не нравилось.
Наш караван свернул с магистрали и оказался на обширной рыночной площади с загонами для верблюдов, коз, овец и лошадей. Здесь бурлила одетая в черное толпа — купцы ждали каравана и были готовы торговаться. Омаль и его товарищи помогли Марко спуститься и поставили чемодан на присыпанную песком брусчатку прямо перед ним. Он подошел шатающейся походкой человека, долгое время проведшего в седле.
— Я это больше не потащу, — сказал я, радуясь, что слез с верблюда. — Его двадцать дней везли, провезут и еще милю.
На звон монет скоро отозвался какой-то беззубый старый шельмец с ослом, готовый проводить нас к дворцу калифа. Зверюга выглядела едва не древнее своего владельца, и я бы не удивился, если бы у нее подломились ноги, когда мы втроем грузили чемодан. Однако оказалось, что осел этот — полная противоположность Упрямца, он лишь жалобно орал, когда старик закреплял груз у него на спине.
Стоя на жаре и потея, покуда старик работал, я с новой силой ощутил тревоги, о которых позабыл в пустыне. С того момента в кофейне в Кутте, когда я понял, что попал в ловушку, казалось, что я, подобно насаженному на конахтское копье брату Хендрику, загоняю острие все глубже. Резонная надежда на отмщение (хотя не то чтобы она была такой уж резонной) вылетела в окно, едва я сообразил, что они знают меня, что они меня ждали. Теперь посреди пустыни, которая сама по себе уже держала меня в плену, я направлялся ко двору своего врага, расположенному в нескольких десятках метров от темницы, где я скоро сгнию.
— Приехали, брат Хендрик.
— Простите, что?
Марко ткнул пальцем в поля шляпы и уставился на меня из-под них.
— Давай уже, — сказал я и зашагал дальше. Под пустынным одеянием болталась медная шкатулка, пистолет и кольцо, страшно мешая на жаре. Казалось, ничто из них не может принести спасение.
Широкие улицы, куда ветер доносил лишь шелест песка, привели нас мимо купален, библиотеки, здания суда и галереи к низменности, где под стальным небом пустыни в широком безупречном озере отражался дворец калифа. Нас отделяли от воды руины амфитеатра с колоннами, поднимающиеся из гор строительного мусора. Вроде бы римская работа, невообразимо древняя.
— А это что?
Я показал на высокую башню, самую высокую в Хамаде, стоящую отдельно от дворца, но отбрасывающую на него свою тень.
— Матема, — сказал беззубый паршивец.
— Каласади?
Я ткнул в башню пальцем.
— Каласади, — кивнул старик.
— Пойдем сначала туда, — сказал я.
Месть привела меня сюда. Необходимость ответить ударом на удар. Ибн Файед задолжал мне кровь, но у долга Каласади было лицо, и вот с этого следовало начать.
— Иди куда хочешь, сэр Йорг, — сказал Марко. — У меня дела во дворце.
— А что за дела, Марко? Ну-ка, друг, расскажи брату Йоргу. Мы так долго путешествовали вместе.
Я осклабился.
— Мы не братья…
Я порылся в складках одеяния. Марко дернулся, словно ожидая, что я выхвачу нож. Но вместо этого я достал игральную кость Юсуфа.
— В пути мы семья, брат Марко.
Я опустился на колени и кинул кость на мостовую, и она закружилась на одном ребре.
— Я пришел забрать долг, — сказал он. — У Ибн Файеда.
Кость покатилась по земле. Двойка.
— Иди с Богом, брат Марко, — ответил я.
Я один подошел к дверям башни матемага, где не увидел ни стражи, ни окошка над входом. Башня была в сотню метров высотой — элегантный шпиль, метров двадцати в диаметре. Первые окна находились где-то посередине и поднимались по спирали к вершине, и камень был слишком гладок даже для пауков и скорпионов.
Дверь была из черного хрусталя, и там, куда проникали лучи солнца, под верхними слоями мерцали сколы. Я постучал, и там, куда попали мои костяшки, показался круг из чисел, светящийся, — те самые десять знаков, что изобрели арабы.
— Головоломка?
Я коснулся одной цифры, двойки, и четверка тут же стала ярче. Я коснулся и ее. Круг исчез. Я ждал. Ничего.
Снова постучал, но было тихо, лишь снова появился круг из чисел. Я нажал и принялся следить за кругом, пытаясь считать комбинации, следя и снова теряя нить.
— Да чтоб его, я сюда не в игры играть пришел!
Место было пустынное, кто-то бродил по далеким руинам, Марко и другие посетители с трудом шагали по высоким ступеням дворца Файеда, народ прогуливался по пустынным берегам озера, но в пределах слышимости не было ни души.