Император
Шрифт:
С глубоким поклоном Титиан взял правую, унизанную кольцами руку Сабины; но та быстро, словно боясь, что он может повредить ее, отняла у друга и родича своего мужа эту тщательно выхоленную, но такую бесполезную руку и спрятала ее под накидку.
В Александрии она впервые встретилась с Титианом, которого в Риме привыкла видеть у себя ежедневно. Накануне ее, изнемогающую от морской болезни, в закрытых носилках доставили в Цезареум, и утром она вынуждена была отказать ему в приеме, так как находилась всецело в распоряжении врачей, банщиц и парикмахеров.
– Как можешь ты выносить жизнь в этой стране? – спросила она тихим, сухим голосом, который постоянно звучал так, как будто разговор – дело
При этих словах она плотно закуталась в свою накидку, но Титиан указал на печи, стоявшие посреди залы, и произнес:
– А мне казалось, что мы перерезали тетиву у лука египетской зимы, и без того не слишком туго натянутую.
– Все еще молод, все еще полон образов, все еще поэт! – ответила императрица вялым тоном. – Два часа тому назад, – продолжала Сабина, – я виделась с твоей женой. Ей в Африке, по-видимому, не везет. Я ужаснулась, найдя прекрасную матрону Юлию в таком состоянии. У нее нехороший вид.
– Годы – враги красоты.
– Часто; но истинная красота нередко выдерживает их нападение.
– Ты сама служишь живым доказательством правдивости этого утверждения.
– Ты хочешь сказать, что я становлюсь старой?
– Нет, что ты умеешь оставаться прекрасной.
– Поэт! – прошептала императрица, и ее тонкая верхняя губа искривилась.
– Нет, государственные дела не в ладу с музою.
– Но кому вещи кажутся более прекрасными, чем в действительности, или кто дает им имена более блистательные, чем они заслуживают, того я называю поэтом, мечтателем, льстецом, как случится.
– Скромность отклоняет даже заслуженное поклонение.
– К чему это пустое перебрасывание словами? – вздохнула Сабина, глубоко опускаясь в кресло. – Ты посещал школу спорщиков здешнего Музея, а я – нет. Вон там стоит софист Фаворин… он, вероятно, доказывает астроному Птолемею, что звезды не что иное, как кровавые пятнышки в нашем глазу, а мы воображаем, что видим их на небе. Историк Флор 29 записывает этот важный разговор; поэт Панкрат 30 воспевает великую мысль философа, а какая задача выпадает по этому поводу на долю вон того грамматика – это ты знаешь лучше меня. Как его зовут?
29
Флор – историк, жил во II в. н.э.; написал историю римских войн от первых царей до Августа.
30
Панкрат – александрийский поэт, причисленный к Музею за хвалебные стихи в честь Адриана и Антиноя.
– Аполлонием 31 .
– Адриан дал ему прозвище Темный. Чем труднее бывает понять речь этих господ, тем выше их ценят.
– За тем, что скрыто в глубине, приходится нырять, а то, что плавает на поверхности, уносится любой волной или становится игрушкой ребятишек. Аполлоний – великий ученый.
– В таком случае моему супругу следовало бы оставить его при его учениках и книгах. Он пожелал, чтобы я приглашала этих людей к моему столу. Относительно Флора и Панкрата я согласна, но другие…
31
Аполлоний Дискол (т.е. ворчун) – александрийский грамматик, автор трактата о синтаксисе.
– От Фаворина и Птолемея я легко мог бы освободить тебя; пошли их навстречу императору.
– Для какой цели?
– Чтобы развлекать его.
– Его игрушка при нем, – возразила Сабина, и ее губы искривились на этот раз с выражением горького презрения.
– Его художественный взор, – сказал префект, – наслаждается часто прославляемой красотой форм Антиноя, которого мне еще до сих пор не удалось видеть.
– И ты жаждешь посмотреть на это чудо?
– Не стану отрицать.
– И тебе все-таки хочется отдалить встречу с императором? – спросила Сабина, и ее маленькие глаза взглянули пытливо и подозрительно. – Так хочешь ты отсрочить приезд моего супруга?
– Нужно ли мне говорить тебе, – отвечал Титиан с живостью, – как радует меня после четырехлетней разлуки свидание с моим повелителем, товарищем моей юности, величайшим и мудрейшим из людей? Чего бы не дал я, чтобы он был теперь уже здесь, и все же я желаю, чтобы он приехал сюда не через одну, а через две недели.
– В чем же дело?
– Верховой гонец привез мне сегодня письмо, в котором император извещает, что хочет поселиться не в Цезареуме, а в Лохиадском дворце.
При этом известии лоб Сабины нахмурился, глаза стали мрачными и неподвижными, опустились, и, закусив нижнюю губу, она прошептала:
– Это потому, что здесь живу я!
Титиан сделал вид, будто не слышал этого упрека, и продолжал небрежным тоном:
– Он найдет там тот обширный вид вдаль, который он любит с юных лет. Но старое здание в упадке, и я с помощью нашего превосходного архитектора Понтия уже приступил к делу, употребляя все силы, чтобы по крайней мере одну часть дворца сделать возможной для жилья и не совсем лишенной удобств, но все-таки срок слишком короток для того, чтобы… что-либо подходящее… достойное…
– Я желаю видеть своего супруга здесь, и чем скорее, тем лучше! – решительно прервала императрица. Затем она повернулась к довольно отдаленной от ее кресла колонне, тянувшейся вдоль правой стены залы, и крикнула: – Вер!
Но ее голос был так слаб, что не достиг цели, и потому она снова повернулась лицом к префекту и проговорила:
– Прошу тебя, позови ко мне Вера, претора Луция Элия Вера.
Титиан поспешил исполнить приказание. Уже при входе он обменялся дружеским приветствием с человеком, с которым пожелала говорить императрица. Вер же заметил префекта лишь тогда, когда тот вплотную к нему подошел, ибо сам он стоял в центре небольшой группы мужчин и женщин, слушавших его с напряженным вниманием. То, что он рассказывал им тихим голосом, по-видимому, было необыкновенно забавно, так как его слушатели употребляли усилия для того, чтобы их тихое, сдержанное хихиканье не превратилось в потрясающий хохот, который ненавидела императрица.
Через минуту, когда префект подходил к Веру, молодая девушка, хорошенькая головка которой была увенчана целой горой маленьких кругленьких локончиков, ударила претора по руке и сказала:
– Это уж слишком сильно; если ты будешь продолжать в таком духе, я стану впредь затыкать уши, когда ты вздумаешь заговорить со мной. Это так же верно, как то, что меня зовут Бальбиллой 32 .
– И что ты происходишь от царя Антиоха, – прибавил Вер с поклоном.
32
Бальбилла – римская поэтесса, писавшая главным образом на эолийском наречии в подражание Сафо – греческой поэтессе VI в. до н.э. Она хвалилась своим происхождением от римского наместника в Египте Клавдия Бальбилла ( 55 г . н.э.) и от сирийского властителя Антиоха.