Император
Шрифт:
Она казалась прекраснее, чем когда-либо.
Понтий посмотрел на нее с удовольствием.
Он знал, что уже видел это милое личико, только не мог сразу вспомнить, где именно. Тех, с которыми мы встречаемся только мимоходом, мы нелегко узнаем, если находим их там, где не можем предположить их присутствие.
Арсиноя не дала Понтию заговорить первому. Она загородила ему дорогу, поклонилась и робко спросила:
– Ты уже не узнаешь меня?
– Как же, как же, узнаю, – отвечал архитектор, – впрочем…
– Я дочь дворцового смотрителя Керавна на Лохиаде… ты же знаешь…
– Да, да, и тебя зовут Арсиноей. Еще сегодня я спрашивал о твоем отце и услыхал, к моему огорчению…
– Он умер…
– Бедное дитя! Как все переменилось в старом дворце со времени моего отъезда! Домик привратника исчез, там появился новый управляющий и затем… Скажи мне прежде всего: как ты попала в этот дом?
– Мой отец ничего не оставил после себя, и христиане взяли нас к себе.
– И моя сестра приютила всех вас?
– Нет. Кого взяли в один дом, кого в другой. Мы никогда больше не будем вместе.
При этих словах слезы потекли по щекам Арсинои, но она быстро овладела собой и сказала, прежде чем Понтий успел выразить свое соболезнование:
– Я желала бы попросить тебя об одной вещи. Позволь мне поговорить с тобой, пока нам не мешают.
– Говори, дитя мое.
– Ты, разумеется, знаешь Поллукса, ваятеля Поллукса?
– Конечно.
– И ты был расположен к нему?
– Он славный человек и талантливый художник.
– Да, это правда. И кроме того… могу я сказать тебе все и желаешь ли ты помочь мне?
– Охотно, если это будет в моей власти.
Арсиноя, краснея, с очаровательным смущением и тихо проговорила, опустив глаза:
– Мы любим друг друга; я его невеста.
– Прими мое поздравление.
– Ах, если бы уже можно было его принять. Но со смерти отца мы не виделись друг с другом. Я не знаю, где он и его родители и каким образом ему найти меня здесь.
– Так напиши ему.
– Я не умею хорошо писать, а если бы и умела, то мой посланец…
– Так попроси мою сестру разыскать его.
– Нет, нет! Я не смею даже произнести при ней его имя. Она хочет отдать меня другому; она говорит, что искусство ваяния ненавистно богу христиан.
– Она говорит это? Так ты желаешь, чтобы я поискал твоего жениха?
– Да, да, добрый господин. И если ты найдешь его, то скажи ему, что рано утром и около вечера я бываю одна каждый день, потому что в это время твоя сестра всегда уезжает в свой загородный дом для богослужения.
– Значит, ты хочешь сделать меня вестником любви? Более неопытного человека ты не могла бы выбрать.
– Ах, благородный Понтий, если у тебя есть сердце…
– Дай мне высказаться, девушка. Я поищу твоего жениха, и если найду его, то он узнает, где ты теперь находишься; но я не могу пригласить его на свидание с тобой за спиной моей сестры. Он должен открыто явиться к Павлине и посвататься за тебя. Если она откажет вам в своем согласии, я постараюсь походатайствовать за вас перед сестрой. Довольна ты этим?
– Я должна быть довольна. Ты сообщишь мне, не правда ли, куда девались он и его родители?
– Обещаю уведомить тебя об этом. А теперь еще один вопрос: ты чувствуешь себя хорошо в этом доме?
Арсиноя опять в замешательстве опустила глаза, затем покачала головой с выражением энергичного отрицания и быстро вышла из комнаты.
Понтий с участием и состраданием посмотрел ей вслед.
– Бедное прекрасное создание! – пробормотал он про себя и пошел в комнату сестры.
Домоправитель доложил о его прибытии, и Павлина встретила брата у порога комнаты.
Там архитектор нашел епископа Евмена, почтенного старца с ясными кроткими глазами.
– Твое имя сегодня у всех на устах, – сказала Павлина после обычного приветствия. – Говорят, ты в эту ночь совершил чудеса.
– Я вернулся домой совсем измученный, – отвечал Понтий, – но так как ты желала поговорить со мной безотлагательно, то я сократил время своего отдыха.
– Как для меня это прискорбно! – вскричала вдова.
Епископ увидал, что брату и сестре нужно поговорить о делах, и спросил, не мешает ли он.
– Напротив того! – вскричала Павлина. – Дело идет о моей новой питомице, у которой, к сожалению, много вздора в голове. Она говорит, что видела тебя на Лохиаде, мой Понтий.
– Я знаю это прекрасное дитя.
– Да, у нее миловидная наружность, – отвечала вдова. – Но ум ее остался совершенно без образования, и учение ее подвигается плохо, так как она пользуется каждым свободным часом для того, чтобы глазеть на всадников и на колесницы, направляющиеся к ипподрому. При этом любопытствующем глазенье она вбирает себе в голову множество бесполезных и развлекающих ее образов; я не всегда бываю дома, и поэтому будет лучше всего, если мы замуруем гибельное окно.
– И чтобы распорядиться этим, ты велела позвать меня?.. – спросил Понтий с досадой. – Мне кажется, с подобным делом справились бы твои рабы и без меня.
– Может быть, но затем стену нужно покрасить заново. Я знаю твою всегдашнюю милую готовность услужить.
– Благодарю. Завтра я пришлю тебе двух хороших работников.
– Нет, сегодня же, если можно.
– Неужели так безотлагательно нужно лишить бедную девочку ее развлечения?.. Притом, мне кажется, она смотрит в окно, чтобы увидеть не всадников и колесницы, а своего жениха.
– Тем хуже. Я ведь тебе говорила, Евмен, что на ней хочет жениться один ваятель.
– Она язычница, – заметил епископ.