Император
Шрифт:
Во время этого разговора в комнату вошел Вер.
В тот день он следовал за императором повсюду, так как надеялся услышать от него что-нибудь о его наблюдениях небесного свода; однако же он не решался сам спросить об этом. Когда он увидел, что император занят, то велел одному из придворных проводить себя к Антиною.
При виде претора юноша побледнел, однако собрался с духом настолько, чтобы поздравить его с днем рождения.
От Вера не укрылось, что его появление испугало юношу, поэтому он сначала задал ему несколько незначительных вопросов, примешал к своему разговору две-три забавные истории и затем, когда уже достиг своей цели и успокоил его, небрежно сказал:
– Я должен поблагодарить тебя от имени государства и всех друзей императора. Ты выполнил свое поручение до конца, хотя несколько сильными средствами.
– Прошу тебя, оставь это, – прервал его Антиной и с беспокойством посмотрел на дверь соседней комнаты.
– Я пожертвовал целой Александрией, чтобы сохранить спокойствие духа императора. Впрочем, нам обоим пришлось довольно дорого заплатить за наше доброе намерение и за жалкие сараи.
– Говори, пожалуйста, о других вещах.
– Ты сидишь с обвязанными руками и опаленными волосами, а я чувствую себя нездоровым.
– Адриан говорил, что ты много помог при тушении пожара.
– Мне было жаль бедных хомяков, у которых пламя пожрало всю провизию, и, разгоряченный после пира, я кинулся в толпу гасителей пожара. Моей первой наградой была холодная, как лед, морская вода, которую мне вылили на голову из наполненной кожаной кишки. Моим примером позорно опровергаются все учения этики, и я издавна склонен считать простофилями тех драматургов, в пьесах которых добродетель награждается, а порок наказывается, потому что самым дурным моим поступкам я обязан своими лучшими часами, а добрым – только досадой и несчастьем. Никакая гиена не может лаять более хрипло, чем я теперь говорю; какой-то орган здесь, внутри, по-видимому, превратился в ежа, иглы которого причиняют мне боль; и все это потому, что я позволил себе увлечься и совершил действия, которые моралисты прославляют как добродетель.
– Ты кашляешь, и у тебя нехороший вид. Ляг в постель.
– В день моего рождения? Нет, молодой друг. Теперь, прежде чем я уйду, я спрошу тебя еще: можешь ли ты сказать мне, что прочел Адриан в звездах?
– Нет.
– Даже и в том случае, когда я отдам в твое распоряжение моего Персея? Этот человек знает Александрию и нем как рыба.
– Даже и тогда, потому что я не могу сказать того, чего не знаю. Мы оба нездоровы, и, повторяю, ты сделаешь хорошо, если полечишься.
Вскоре после этого совета Вер вышел из комнаты, и Антиной с облегчением посмотрел ему вслед.
Посещение претора наполнило его беспокойством, и отвращение, которое он питал к нему, усилилось. Он знал, что Вер злоупотребил им как своим орудием, так как Адриан сказал ему, что всходил на обсерваторию не для того, чтобы спросить звезды о своей собственной судьбе, а чтобы составить гороскоп для претора и сообщить последнему о своем наблюдении.
В угоду этому беспутному шалопаю, этому смеющемуся лицемеру он изменил своему господину, сделался поджигателем и принужден теперь выносить похвалы и изъявления благодарности, которыми осыпает его величайший и проницательнейший из людей. Он ненавидел, он гнушался самого себя и задавал себе вопрос: зачем окружавший его огонь ограничился тем, что слегка обжег ему руки и волосы?
Когда к нему вернулся Адриан, он попросил у него позволения лечь в постель.
Император охотно позволил, приказал Мастору смотреть за ним и затем, следуя просьбе императрицы, отправился к ней.
Сабина не была на месте пожара, но каждый час посылала туда гонца, чтобы осведомляться о состоянии огня и об императоре. При его въезде в Цезареум она поздоровалась с ним и удалилась в свои покои.
Осталось два часа до полуночи, когда Адриан вошел в ее комнату.
Он застал ее на ложе без украшений, которые она обыкновенно носила днем, но одетую точно для парадного обеда.
– Ты желаешь говорить со мной? – спросил император.
– Да. И этот день, богатый замечательными происшествиями, оканчивается тоже замечательно: ты не заставил меня просить напрасно.
– Ты редко доставляешь мне случай исполнить какое-нибудь из твоих желаний.
– Ты сожалеешь об этом?
– Может быть, потому что вместо того, чтобы просить, ты имеешь обыкновение требовать.
– Оставим это праздное словопрение.
– Охотно. Зачем ты велела позвать меня?
– Вер сегодня празднует день своего рождения.
– И ты желала бы знать, что ему обещают звезды?
– Или, вернее, как настроили тебя в отношении его явления на небе?
– У меня еще не было времени обдумать виденное. Во всяком случае, звезды обещают ему блистательную будущность.
Глаза Сабины засветились радостью, но она принудила себя оставаться спокойной и спросила равнодушным тоном:
– Ты признаешь это и, однако же, не можешь прийти ни к какому решению?
– Так ты желаешь еще сегодня услышать решительное слово?
– К чему этот вопрос?
– Хорошо. Его звезды затмевают своим блеском мои и заставляют меня остерегаться его.
– Как это мелочно! Ты боишься претора?
– Нет, я боюсь его счастья, соединенного с тобою.
– Когда он сделается нашим сыном, то его величие будет нашим.
– Нимало, потому что, если я сделаю его тем, чем ты желаешь его видеть, он попытается наше величие превратить в свое. Судьба…
– Ты утверждаешь, что она благоприятствует ему, но я, к сожалению, принуждена оспаривать это.
– Ты? Уж не пробовала ли ты тоже читать по звездам?
– Нет, это я предоставляю мужчинам. Слыхал ли ты об астрологе Аммонии?
– Да. Это ловкий человек; он делает наблюдения на башне Серапейона и, как многие, подобные ему, в этом городе, пользуется своим искусством для того, чтобы скопить большое состояние.
– Мне указал на него не какой-нибудь незначительный человек, а астроном Клавдий Птолемей.
– Это наилучшая рекомендация.
– Ну, так вот я и поручила Аммонию составить в минувшую ночь гороскоп Вера. Он недавно принес мне его с объяснением. Вот этот гороскоп.