Императорский безумец
Шрифт:
— Это брат моей жены. Я надеюсь, что в отношении него господин маркиз не держит в черенке кинжала милостивого императорского рескрипта.
Генерал раздраженно произнес:
— Господин Бок, я повторяю вам, у меня есть прямое повеление императора следить, чтобы никто не докучал вашей супруге или членам вашей семьи.
Ээва сказала:
— Якоб, это генерал-губернатор, маркиз Паулуччи. Государь прислал его сюда. Чтобы он лично арестовал Тимо и позаботился о том, чтобы не беспокоили его семью. Подумай, какая честь!
Два жандарма вышли с охапками бумаг из кабинета Тимо и положили их на ковер перед генералом.
Маркиз встал, поднял с полу несколько листков и поднес их к глазам. Он
— От кого эти письма?
Тимо взглянул: «От генерала Дюмурье».
— Этого революционного эмигранта?
— Если желаете.
— Его письма вам?
— Мне.
— Откуда он вас знает?
— Мы познакомились в Англии.
— Когда?
— В тринадцатом году.
— В связи с чем вы туда ездили?
— Спросите государя.
— Кхм…
Генерал-губернатор вытащил из груды еще несколько листков.
— Что это?
— Стихотворение.
— Я вижу. An Hernn Obristlieutenant von Bock. Den 22. Oktober 1813… [26] Кто вам его написал?
— Гёте.
— Да ну?..
— Посмотрите поближе. Там дарственная надпись и собственноручная подпись.
Маркиз посмотрел на листок, потом повернулся к Тимо:
— Скажите, почему вы такие ужасные вещи говорили обо мне государю?
26
Господину полковнику фон Боку. 22 октября 1813… (нем.)
— Какие?
— Ну… ce plat aventurier italien, cet homme `a cinq serments, dont chanque croix rappelle une bassesse?! [27]
Как я позже понял, после того как император послал Паулуччи с приказом арестовать Тимо, у Тимо уже не было оснований удивляться, что его слова были тому известны. И он не удивился. Он только мгновение помолчал. Он ответил:
— Я сказал государю то, что я думаю.
Резко очерченный рот маркиза Паулуччи стал еще более четким, и я понял, что это произошло оттого, что маркиз слегка побледнел. С большим интересом я ждал, что же теперь будет. Ибо, насколько мне было известно, после подобных слов таким людям оставалось только стреляться. Но так как один из них был взят под стражу, я не мог понять, что же теперь произойдет. Однако не произошло ничего. Жандармы принесли новые охапки бумаг из кабинета в нижнем этаже и сверху, из комнаты с эркером, и положили их перед генерал-губернатором, тогда он бросил бумаги, которые держал в руке, в общую кучу. Часы в зале пробили восемь, и Ээва сказала:
27
Этот пошлый итальянский авантюрист, этот человек, пятикратно дававший клятвы, каждый крест на котором свидетельствует об очередной подлости (франц.).
— Господин маркиз, возможно, наши дворянские дамы пригласили бы вас по такому случаю к завтраку. Я не принадлежу к их числу, как вам известно. И я вас не приглашаю. Так что пошлите ваших жандармов охранять нас. Я хочу позавтракать с моим мужем. Якоб, идем.
Она потянула за собой Тимо, они вышли из залы, прошли через бильярдную и галерею и направились в чайную комнату. И господин маркиз не приказал им помешать. Я повернулся, чтобы последовать за ними, и тут сам Паулуччи пошел вместе с нами. С кислой улыбкой он сказал Ээве, шедшей впереди:
— Сударыня, я не претендую на ваше гостеприимство. Но мне надлежит присутствовать при ваших разговорах. Ибо я не хочу брать с вас слова, что вы не будете между собой беседовать.
Мы вошли в нашу комнату для чаепитий и сели за круглый стол завтракать. Господин Паулуччи уселся несколько поодаль на диване под настенным зеркалом. Кэспер подал на стол кипяток для чая, а Лийзо ветчину и малиновое варенье. Кэспер был бледен, у Лийзо в глазах стояли слезы. Я видел, что, когда Тимо взял серебряные щипцы, чтобы положить в чай сахар, рука у него слегка дрожала. Он обменялся с Ээвой несколькими французскими фразами (до тех пор весь разговор шел на французском). И вдруг Ээва спросила по-эстонски:
— Скажи, что мне нужно делать?
Мгновение Тимо смотрел на нее, не понимая, потом понял, взял ее за руку. Он сказал своим все-таки жестким эстонским языком — и я впервые простил ему этот недостаток:
— Воспитай нашего ребенка. Не забывай меня. Если можешь, не осуждай. Ты же понимаешь, что все остальное не в твоих силах.
— Кого я могла бы просить за тебя?
— Просить не имеет смысла никого, кроме императора. Но я прошу тебя: не проси его!
Генерал-губернатор со своего дивана сказал:
— Je dois vous prier de parler une langue compr'ehensible [28] .
В то утро я несколько раз и порицал Ээву, и воздавал ей должное, поражаясь ее поведению. Несколько испуганно и в то же время с восторгом я думал: моя сестра, эта двадцатидвухлетняя женщина на третьем месяце беременности, что ведь тоже не способствует уверенности в себе. Откуда у нее в такой час эта неслыханная дерзость!.. И в то же время с внутренним содроганием думал: ох, черт бы побрал ее резкость! Насколько я понимаю, отныне все мы предоставлены милости этого косоглазого губернатора… Зачем ей понадобилось так немилосердно сечь его крапивой. А тут от ее ответа я еще больше содрогнулся. Ибо эта самая моя отчаянная сестра повернула свое разгневанное прекрасное детское лицо к генерал-губернатору и сказала ему на безукоризненном французском языке:
28
Вынужден просить вас говорить на понятном языке (франц,).
— Господин маркиз, у вас имеется повеление императора, чтобы мне не докучали. Так будьте же первым, кто это требование выполняет. Не докучайте мне!
Маркиз Паулуччи счел за лучшее быть кавалером. Он сказал, улыбаясь:
— Господин Бок, я принадлежу к тем, кто решительно осуждает вас за политические шаги, но не к тем, кто не понимает вашего брака.
Тимо ответил:
— Господин маркиз, вы вольны принадлежать к кому пожелаете.
Он позвал Кэспера, велел принести письменные принадлежности и здесь же, рядом с чайной чашкой, написал распоряжение, чтобы в его отсутствие из доходов от Выйсику Ээве выплачивали три тысячи рублей в год.
Он сказал ей:
— Господин Паулуччи может, конечно, сказать, что я написал эту бумагу, находясь уже под стражей, и что поэтому она недействительна.
— Сударыня, — сказал Паулуччи, — бога ради, не подумайте, что я так поступлю…
И потом они стояли вместе, Ээва и Тимо, у крыльца возле небольшой кареты без окон, у которой ждали два конных жандарма. Ээва и Тимо стояли с минуту, а может быть, и дольше — обнявшись, лицом к лицу.
И маркиз Паулуччи оказался все же еще настолько человеком чести, что не приказал жандармам оттащить их друг от друга. Потом Тимо помахал всем, кто вышел на крыльцо его проводить, сел в карету, фельдъегерь с татарскими усиками запер дверцу на ключ и забрался на облучок.