Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

Чжан Юн

Последнее письмо Ли Хунчжана, написанное с огромным добрым чувством, в скором времени пришло по телеграфу. Он написал о своей огромной благодарности за то, что числился человеком «самым первым оцененным по достоинству и пользовавшимся глубочайшим доверием» с ее стороны; он читал ее указы, посвященные предстоящим реформам, и осознавал, что они послужат укреплению Китая, чувствовал, что теперь может «спокойно умереть без угрызений мыслей о раскаянии». Со своей стороны наряду с официальным указом она выпустила собственный декрет, в котором сказано: «Когда я читала письмо боцзюэ Ли, меня переполняло чувство скорби». В столице проводился поминальный обряд в честь боцзюэ: просторный траурный зал в белой драпировке украсили многочисленными белыми флагами, под звуки похоронной музыки через него текла траурная река народа, одетого в белые рубища из грубого сукна. Гроб Ли Хунчжана в виде огромной погребальной колесницы с запряженными в нее многочисленными кули в сопровождении родственников отправили к месту его рождения, находившегося в тысяче с лишним километров на юг, на территории провинции Аньхой. Цыси приказала местным чиновникам помочь с обеспечением всего необходимого

для траурной процессии, и по всему пути те позаботились о сооружении алтарей с террасами для привала. Сара Конгер призналась в том, что «по величественности и роскоши» эта процессия «превзошла все мои самые причудливые фантазии». Цыси позаботилась о том, чтобы боцзюэ воздали достойные почести, а о его родственниках как следует позаботились. Самое главное – она официально отозвала все порицания, доставшиеся ему на протяжении жизни от монарха.

Затем Цыси побывала в одной из старинных столиц Китая городе Кайфыне, где ей обеспечили пребывание на вполне императорском уровне. Спустя месяц после того, как она получила предсмертное письмо Ли Хунчжана, вдовствующая императрица еще не покинула Кайфын и выпустила еще один указ с воздаянием новых почестей ему и его семье. Этот боцзюэ совершенно определенно значил для нее очень много. Их деловые отношения складывались на протяжении четырех десятилетий, и многие годы он служил ей верным помощником, как никто понимавшим эту великую женщину. Совместными усилиями они вершили великие дела, а также вытянули свою империю из изоляции в человеческий мир. Но все-таки они оба допустили роковые ошибки, которые дорого обошлись стране, и в конечном счете привели к их собственному отчуждению. В глубине души она не могла простить ему ту роль, которую он сыграл в войне против Японии и, соответственно, в закате Китая; а он был обижен на нее за то, как вдовствующая императрица обошлась с ихэтуанями. Теперь она нуждалась в нем, не только для предохранения от возможного унижения и даже вреда со стороны представителей Запада (с которыми она сблизилась) по возвращении в Пекин. Терзаемая сомнениями, она задержалась в Кайфыне, но наступил день, когда пришла телеграмма от генерала Юань Шикая, сменившего Ли Хунчжана на посту наместника в Чжили и уполномоченного императора на севере Китая. Назначением на такие выдающиеся посты Цыси наградила его за разоблачение заговорщиков, покушавшихся на ее жизнь в 1898 году, хотя его редкие личные способности не уступали абсолютной преданности ей. В своей телеграмме он сообщил вдовствующей императрице о том, что иноземные армии не покинут Тяньцзиня, в котором они все еще находились, до тех пор, пока она не вернется в Пекин. Цыси тут же выехала из Кайфына. Еще находясь в Кайфыне и готовясь к возвращению в столицу, она аннулировала звание наследника престола и отправила мальчика подальше от двора. Отца юноши великого князя Дуаня назначили главным преступником, виновным во всех зверствах ихэтуаней. Цыси знала, что прегрешения этого великого князя, связанные с «боксерами», она же сама в свое время одобряла и ей одной следует держать за это ответ. Чувствуя себя в долгу перед ним, она сохранила место наследника престола при дворе, хотя сановники предупреждали ее не отменять его титула. Вдовствующая императрица прекрасно осознавала тот факт, что достойный император из этого наследника престола вряд ли получится. Ведь он не располагал склонностью к государственным делам и не умел вести себя как будущий монарх. Его интересы лежали в плоскости ухода за своими многочисленными питомцами – собаками, кроликами, голубями и сверчками, а также ему нравилось устраивать розыгрыши. Однажды он подстроил все так, что император Гуансюй, его дядя и Сын Небес, упал и растянулся на земле. Его величество слезно пожаловался Цыси, и та наказала наследника престола поркой (по большому счету символическими двадцатью ударами плетью). Евнухи презирали его и насмехались над ним, когда он играл с ними в то, что считалось ниже его достоинства. Но Цыси прождала целый год, на что-то надеясь, но потом отозвала его титул: она откровенно не хотела, как говорится в старинной поговорке, «подливать масла в огонь». Теперь пришло время действовать, но в указе она не назвала ни одного его недостатка. В нем было сказано, что он сам умолял об освобождении от такого долга и ссылался на тяжелые обстоятельства. Молодой человек покинул двор в качестве великого князя вместе со своей престарелой нянькой, чтобы воссоединиться с отцом, находившимся в изгнании.

К тому же наступил момент для прощания с уездным воеводой У Юном. Цыси предоставила ему должность в прибрежной провинции Гуандун и сказала, что отправляет его в процветающую область, так как ей стало известно о его бедственном материальном положении, сложившемся во время службы ей. Она имела в виду то, что там у него появятся возможности пополнить свою кубышку за счет населения. Такая вот система кормления чиновников существовала в Китае. Китайцы осознавали ее порочность и понимали, что из-за нее их презирают европейцы, но отчаялись что-то в ней поменять. Сама Цыси при всем радикализме ее реформ, как проведенных, так и предстоящих, даже не пыталась трогать продажных сановников. Она отдалась течению жизни и тем самым неизбежно помогала ее сохранению.

Во время аудиенции, периодически проливая слезы, вдовствующая императрица говорила У Юну, насколько она была благодарна ему, что он стал другом в нужде; она сказала ему, что ей грустно расставаться с ним и она всегда будет о нем скучать. Покидая дворец после аудиенций у вдовствующей императрицы с ее подарками, серебряными лянами и свитками с иероглифами, выведенными ее собственной рукой, уездный воевода чувствовал, как его душу переполняет признательность этой женщине.

У Юн работал без устали круглые сутки, чтобы на пути из Кайфына предусмотреть мельчайшие детали переезда Цыси через Хуанхэ. За день до ее объявленного отъезда эту древнюю столицу Китая заметал снежный буран, но к моменту ее отправления в путь погода улучшилась и переправа прошла безупречно. Перед дальней дорогой, в которую ее провожали коленопреклоненные чиновники и местные жители, Цыси помолилась в шатре, поставленном на берегу реки, и воздала должное богу реки. После этого она взошла на борт сампана, украшенного в форме дракона. И внушительная флотилия, живописно сопровождаемая воздушными змеями, двинулась на север по спокойной как зеркало воде, возмущаемой только веслами, разрезающими ее поверхность. Цыси светилась от счастья. Она видела в этом «необычайно безмятежном» пересечении водной глади знак покровительства богов и одобрение ими выбранного ею курса. Но к тому же она щедро наградила лодочников за их работу.

Последний отрезок ее путешествия, длившегося три месяца, Цыси преодолела на поезде по северной ветке великой железнодорожной магистрали Пекин – Ухань, судьба которой выглядела такой же изменчивой, как и ее собственная. За год до описываемых событий пути за пределами Пекина разобрали ихэтуани, а несколько станций они просто спалили. Эту железную дорогу восстановили иноземные захватчики, которые потом передали пути правительству Цыси вместе с роскошным вагоном, предназначенным лично для нее. Она с шиком въехала в Пекин 7 января 1902 года и вступила в город через южные ворота, служившие до этого исключительно императорам: сначала через Цяньмэнь, внушительные башни которых загорелись во время «боксерских» беспорядков, но потом были отстроены заново; затем дальше на север через Ворота Великих Цинов. А вот перед парадными воротами в Запретный город она остановилась и повернула в обход. Внутрь она въехала через тыльные ворота, ведущие в гарем. Въезд женщины в парадную часть Запретного города выглядел непростительным оскорблением святости монарха, поэтому Цыси остереглась нарушать древнее правило.

Внутри Запретного города вдовствующая императрица первым делом вознесла молитву предкам Цинской династии. Как только закончились последние приготовления, она отправила придворных к Восточным мавзолеям отдавать почести похороненным предкам и просить их покровительства. Как раз там она заприметила ручную обезьянку, принадлежавшую одному из сановников и скакавшую по его навесу. Она выразила привязанность к этой обезьянке и получила ее в «подарок». Вскоре примат скакал вокруг нее в красивом желтом шелковом жакете.

Но прежде всего прочего на следующий после возвращения в Пекин из ссылки день Цыси почтила память императорской Жемчужной наложницы, которую сама приказала утопить в колодце как раз перед своим бегством. Все увидели в этом жест раскаяния. К тому же это была попытка искупления вины перед приемным сыном, помогавшим ей во всем в последние годы, особенно во время пребывания в изгнании. Быть может, прежде всего этот жест предназначался властям западных держав, осуждавшим ее за данное убийство. Вдовствующая императрица всеми силами старалась заслужить их доброе расположение, которое все поменяло бы для ее страны и с точки зрения отношения к ней самой. Ежегодные выплаты «боксерской» контрибуции могли составлять очень разные суммы в зависимости от обменного курса валюты, а при добром отношении власти заморских держав могли бы согласиться на метод расчета, выгодный Китаю. Кроме того, для преобразования ее империи требовалось сотрудничество с дружелюбно настроенным международным сообществом.

Глава 27

Установление дружественных отношений с представителями Запада (1902–1907)

Ради своего триумфального въезда в Пекин Цыси нарушила традицию и пригласила иностранцев взглянуть на императорскую процессию. Для размещения дипломатов использовали специальное строение, обеспечивавшее свободный вид на все происходящее. Остальные зрители вскарабкались на городские стены. Один из них сфотографировал вдовствующую императрицу, сошедшую с носилок паланкина, перед входом в зал. На этом снимке она поворачивается, чтобы помахать горожанам снизу косынкой, которую держит в руке, а вследствие ее движения разворачивается тяжелое расшитое облачение. Такого в истории Китая еще не случалось, чтобы императрица махала платком в ответ на приветствие толпы: Цыси подсмотрела такой жест в описаниях зарубежных монархов, составленных путешественниками, которых она отправляла в заморские поездки.

Спустя двадцать дней после возвращения в столицу, 27 января 1902 года, Цыси с императором Гуансюем устроили для дипломатического корпуса аудиенцию. Никакой шелковой ширмы не поставили, и вдовствующая императрица восседала на троне. Этот прием, по словам Сары Конгер, «прошел величественно, в атмосфере абсолютного уважения». Еще через несколько дней вдовствующая императрица устроила прием для семей дипломатов. Так как по протоколу она не могла общаться с мужчинами, усилия по установлению дружеских отношений Цыси сосредоточила на европейских женщинах. «При нашем дворе пережимают с учтивостью, – увековечил свое удивление в дневнике Роберт Харт, – вдовствующая императрица собирается принять не только посольских жен, но и к тому же их детей!»

В день проведения того приема небо выглядело на удивление ясным, освободившимся от частых ослепляющих песчаных бурь. Перед назначенной аудиенцией посольских дам Сара Конгер, считавшаяся последовательной христианкой, проповедовавшей всепрощение, собрала всех приглашенных на нее женщин и потребовала от них вести себя предельно учтиво. В глубине зала Запретного города за напоминающим алтарь столом, на котором лежал скипетр из коралла, восседала Цыси. Она по-свойски улыбнулась Саре Конгер, которая присутствовала на предыдущем приеме, устроенном три года назад, а потом ей пришлось пережить осаду посольского квартала. На протяжении всего лихого времени «боксерского мятежа» американцы продемонстрировали самое живое сочувствие Китаю и Цыси. Теперь миссис Конгер обратилась к Цыси в самой доброй манере, а вдовствующая императрица ответила ей в том же духе. Ее записанную речь прочитал вслух великий князь Цзин, подошедший к трону и на коленях получивший свиток из рук Цыси. Всех дам и детей по очереди представили Цыси, которая каждому гостю пожала руку. Их потом представили императору Гуансюю, и он подержал каждую даму за руку.