Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908
Шрифт:
Оглядевшись вокруг, Цыси заметила У и обратилась к нему, чем обязала уездного воеводу опуститься на колени прямо в грязном дворе. Она спросила, может ли он раздобыть для нее кое-что из одежды. У ответил, что его жена умерла, а ее одежда осталась в Пекине, но у него хранятся вещи покойной матери и, «если вдовствующую императрицу не пугает ее грубая простота…», он готов их принести. На это предупреждение Цыси ответила: «Соглашусь на все, лишь бы не мерзнуть. Кстати, было бы прекрасно, если вам удастся к тому же подыскать что-нибудь из одежды для императора и великих княжон, которые к тому же не захватили с собой смену белья». У Юн отправился домой и открыл дорожный сундук своей покойной матери. Там он подобрал шерстяной жакет для вдовствующей императрицы, длинный жилет для императора и несколько халатов для великих княжон. У своей невестки он позаимствовал туалетный прибор с зеркалом, гребень и пудру для лица. Собрав все эти пожитки в большой узел, он передал его евнуху. Позже, когда августейшие особы вышли из своих покоев, все они были в одежде его родственников. В первый раз Цыси видели в наряде китаянки национальности хань.
Императорская свита провела в городке уездного воеводы У Юна двое суток. От него Цыси узнала, что «боксеры» не только угробили его уезд, но и к тому же чуть было не убили и его самого во время пребывания в данном городе. Однажды они схватили его и сообщили о своем намерении удостовериться в том, что он не относится к «кандидатам в волосатики». Приговор, по счастью в его пользу, основывался на том, полетит ли пепел от сожженной
При всем своем неодобрении оказываемой Цыси поддержки ихэтуаням уездный воевода У Юн верноподданнически отыскал для вдовствующей императрицы паланкин и еще один для императора Гуансюя. Цыси взяла У Юна с собой и назначила его организатором предстоящего путешествия. Она сказала ему: «Вы достойно справились со своей работой, и я глубоко признательна вам за это. Я не забуду вашей преданности престолу и должна буду выразить свою благодарность. Император и я осознаем, насколько сложно будет вам заниматься организацией продвижения свиты… Мы не будем доставлять вам лишние трудности или проявлять излишнюю привередливость. Прошу вас не стесняться и оставить все дурные предчувствия». Эти слова Цыси вызвали у У Юна слезы на глазах, потом он снял головной убор и коснулся лбом пола. Тут Цыси осторожно поинтересовалась: «Ваш повар Чжоу Фу по-настоящему хороший специалист. Лапша, которую он только что подавал, показалась мне изысканной, а рубленая жареная свинина – очень вкусной. Я подумываю взять его с собой в наше путешествие, но хотелось бы знать, захочет ли этого он сам?» На такое деликатно приподнесенное распоряжение У Юн, естественно, ответил за своего повара утвердительно и добавил, что тот тоже сочтет такое путешествие за честь. Так он лишился своего повара и тем вечером вынужден был ужинать в доме своего приятеля. Повара назначили служить на императорскую кухню с присвоением внушительного титула.
Цыси бежала из столицы, и Пекин заняли западные союзники. Единая китайская система обороны распалась, но правление Цыси не рухнуло, хотя многие его предсказывали. В изгнании и в бедственном положении она доказала, что все еще остается верховным правителем страны. Очевидцы, наблюдавшие ее вскарабкивающейся на четырехколесную телегу, говорили, что Цыси проделывала это так, будто всходила на императорский трон. С той поры, куда бы она ни приезжала, там сразу же возникал центр правления Китайской империей. В распоряжениях, отправляемых в провинции и составленных тем же самым языком и в том же самом тоне, как прежде, передавалась абсолютная власть ее как правителя. Доклады со всего Китая безошибочно доставлялись именно вдовствующей императрице, где бы она ни находилась. Она требовала прислать войска для сопровождения императорской свиты, и подразделения спешили к ней настолько быстро, насколько позволяли лошади кавалеристов или ноги пехоты. Она просила денег, провианта и средств передвижения, и их доставляли оперативно и в достаточном количестве. Ее вполне сносно снабжали на всем пути, протяженностью больше тысячи километров, который длился два с лишним месяца. В конце октября свита находилась в Западном Китае и остановилась в древнем городе Сиань, служившем столицей десятку китайских династий с 1100 года до Рождества Христова. Там со всей империи она получила больше 6 миллионов лянов серебром. Когда ее двор годом позже возвращался в Пекин, подношениями, а также документами пришлось нагрузить 2 тысячи повозок. Такое удивительное проявление лояльности в период невиданных трудностей предельно много говорило в пользу общей устойчивости империи, коренящейся в глубокой вере населения, местных руководителей и провинциальных правителей в способности вдовствующей императрицы, пересилившей их недавнее разочарование ею.
Тот факт, что вдовствующая императрица жива и надежно правит империей, остановил тех, кто подумывал о дезертирстве. Судьба ее bete noire (главного объекта ненависти) Чжан Иньхуаня висела на волоске. Когда она приказала губернатору Синьцзяна, где Чжан Иньхуань находился в ссылке, казнить его, тот ее ослушался и решил этого не делать. Он решил подстраховаться: интервенты шли на Пекин, и Чжан Иньхуань считался их другом. Распоряжение губернатор выполнил только 50 дней спустя 20 августа, когда узнал, что Цыси покинула Пекин и находится в безопасном месте.
Тот факт, что Цыси удалось в своих руках сохранить власть, а ее правительство устояло, послужил причиной изменения настроений наместника Чжан Чжидуна, отказавшегося от плана создания самостоятельного режима в Нанкине. Чиновники, которых он собирался пригласить в свое новое правительство (их он, кстати, в свои планы не посвятил), подтвердили верноподданство вдовствующей императрице. Ли Хунчжан выехал из Шанхая в Пекин на переговоры с представителями западного альянса и выступал от ее имени. А когда англичане обратились к его ближайшему соратнику наместнику Лю Куньи, чтобы передать ему предложение из Лондона вместе с наместником Чжан Чжидуном взять на себя бремя власти и приступить к переговорам с европейскими союзниками, тот просто остолбенел от ужаса. Он связался по телеграфу с Чжан Чжидуном и спросил его, не получал ли тот подобного дикого послания. Он к тому же напомнил наместнику Чжану о том, что англичане должны вести дела с боцзюэ Ли, получившим указания вдовствующей императрицы. Итак, когда в Токио все еще рассуждали по поводу «назначения нового правительства», ключевая роль в котором предназначалась как раз ему, Чжан Чжидун впал в панику и отправил телеграмму со странной пометкой «Десять тысяч крат срочнейшая». Он адресовал ее своему представителю в Японии и требовал от него «прекратить все это немедленно любой ценой». На следующий день он направил телеграмму в развитие этой темы, в которой пояснил, что подобная инициатива в тогдашних условиях «совершенно определенно послужит запалом внутренних беспорядков и ввергнет весь Китай в хаос вражды всех против всех».
Чжан Чжидун продолжил агитировать власти западных держав оказывать покровительство Цыси. На самом деле ее безопасность всегда стояла для него на первом месте, даже когда он замышлял формирование альтернативного правительства. Он и наместник Лю Куньи предупредили генерального консула в Шанхае Пейхама Л. Уоррена, подчинявшегося лорду Солсбери, о том, что «без согласия на то, чтобы гарантировать ее личную безопасность, они не смогут выполнить договоренность о нейтралитете» (которую эти наместники подписали с представителями западных держав, пообещав сохранение мира и защиту иностранцев на территории своих провинций). Когда наместник Чжан Чжидун узнал, что союзные войска вступили в Пекин, он повторил свое требование предохранить Цыси «от мельчайшего беспокойства». А когда ему сообщили о бегстве Цыси из столицы, он направил телеграмму китайскому послу в Лондоне с просьбой встретиться с лордом Солсбери и попросить «еще раз о тех же самых гарантиях». Такая совершенно определенная поддержка Цыси со стороны наместников лишила представителей Запада надежды на успех преследования и свержения вдовствующей императрицы. Многие предлагали заменить ее императором Гуансюем. К ним относился британский посол сэр Клод Макдональд. Но его предупредил об ошибочности такого подхода лорд Солсбери: «Существует большая опасность затяжной и дорогостоящей экспедиции, которая в конечном-то счете успехом не увенчается». Премьер-министр отверг предложение совместной оккупации захваченной территории: «Попытка поддержания порядка в Северном Китае представляется безнадежной, даже если мы превзойдем самих себя. Но поскольку это совершенно определенно вызовет столкновение между нами и нашими союзниками, такая попытка может закончиться одной только катастрофой». Оккупация представлялась невозможной без высокопоставленного китайского коллаборациониста. Однако власти западных держав осознавали, что самые влиятельные китайцы «решительно сплотились на стороне вдовствующей императрицы». Они-то рассчитывали на то, что «империя находилась в руках наместников», откровенно недовольных правлением Цыси; а теперь, когда наступил переломный момент, на Западе обнаружили, что эти мужчины все еще находятся в плену чар вдовствующей императрицы. Ни один из них не хотел высовываться, чтобы бросить ей вызов. Слишком ясно было видно, что только Цыси обладает умом для предохранения империи от распада. Сдача ею престола наследнику станет причиной гражданской войны, которая для представителей Запада будет означать обвал торговли, отказ от платежей по ссудам и расширение движения ихэтуаней. Таким образом, из-за перечисленных выше причин союзники решили прекратить преследование вдовствующей императрицы. 26 октября 1900 года уверенная в своей безопасности Цыси поселилась в Сиани. Ее представители в лице великого князя Цзина и боцзюэ Ли начали переговоры с западными державами.
Тем временем наместник Чжан Чжидун, отличившийся от остальных сановников тем, что задумал ее смещение и привлек для содействия в этом деле заморские державы, теперь страстно желал оправдаться перед ней. Цыси намекала, что осведомлена о его интригах, которые многие монархи могли бы отнести к государственной измене. И пусть Цыси его еще не наказала, Чжан Чжидун понимал, что довольной его поведением она быть не могла. На личной встрече с ней он хотел объяснить вдовствующей императрице, что вынашивал план на случай чрезвычайной ситуации, когда ее правительство вдруг потерпит крах, сам же он никогда не желал ее свержения. Он написал ей челобитную и попросил у нее аудиенции, обосновал свою просьбу тем, чем не видел ее величество больше десяти лет. Причем он сообщал, что его переполняет чувство сожаления и вины, он собирался выехать в любое место маршрута ее движения, чтобы «приветствовать ваше величество коленопреклоненным». Цыси отослала холодный ответ: «Не надо приезжать». Намек на ее нерасположение к нему был совершенно прозрачен. Чжан Чжидун потом попросил о посредничестве одного близкого соратника Цыси, когда тот получит у нее аудиенцию. Наместник Чжан «не видел ваше величество на протяжении восемнадцати лет, – сказал ей этот человек, – а когда ваше величество отправилось на запад, так переживал и беспокоился за ваше величество, так сильно скучал по вашему величеству, что не мог толком ни есть, ни спать. Осмелюсь спросить: почему ваше величество отказывается его принять?» Цыси привела в ответ такой аргумент: «Он не может в настоящий момент покинуть свой пост, так как не все дела еще наладились». И пообещала пригласить его в Пекин, как только вернется в столицу. Но когда Цыси все-таки вернулась в столицу в начале 1902 года, она нашла новый предлог и опять отложила аудиенцию на более поздний срок. Еще через год терпение у Чжан Чжидуна лопнуло, и он прислал письмо, чтобы предупредить о его приезде в Пекин весной 1903 года в любом случае, так как к тому времени он должен освободиться от обязанностей и очень хочет повидаться с ее величеством, по которой «скучает на протяжении двадцати лет». На этот раз он получил благожелательное приглашение: «Вы можете прибыть на аудиенцию».
В мае наместник Чжан прибыл в Пекин и наконец-то его встреча с вдовствующей императрицей состоялась. По словам секретаря Верховного совета, провожавшего Чжан Чжи-дуна в Летний дворец, а также евнухов, охранявших зал для аудиенций снаружи, он с Цыси друг другу практически ничего не сказали. Как только он вошел внутрь, она разрыдалась, и он стал плакать вслед за вдовствующей императрицей. Она продолжила всхлипывать и не задавала ему никаких вопросов, поэтому Чжан просто не мог говорить. Протоколом приема у монарха предусматривалась такая норма, что чиновник мог говорить только тогда, когда к нему обращался хозяин мероприятия. А Цыси не дала Чжан Чжидуну ни малейшего шанса открыть рот. Они какое-то время всхлипывали, а потом Цыси сказала ему идти отдыхать, с чем он и удалился. Это молчание было специально спланированным действом. Для Цыси то, что сделал наместник Чжан, лучше было оставить без обсуждения. Разговор об этом деле и его попытки объясниться послужили бы поводом для огорчения и отчужденности вдовствующей императрицы – она уже решила для себя примириться с его действиями, побуждение к которым считала оправданным. Она подтвердила Чжан Чжидуну свое дружелюбие, когда на следующий день ему доставили ее собственный рисунок с изображением сосны, считающейся у китайцев символом непорочности, рядом с растением цзы-чжи, с которым часто сравнивали мужчин, отличающихся прямотой и мудростью. Такой подарок говорил сам за себя, и наместник почувствовал облегчение и несказанную радость. Без промедления взявшись за перо, он написал: «Как потрепанное старое дерево, которого коснулись самые милосердные ветра, За ночь черный цвет волос вернулся моим поседевшим вискам».
Наместник Чжан сочинил пятьдесят таких стихотворений благодарности. В них он описал свое время, проведенное с вдовствующей императрицей, и перечислил все ее мелкие подарки: блюда с ее стола, фрукты из ее садов, очаровательные шелка, парчовые ткани, длинное ожерелье из кораллов для ношения по официальным случаям и т. п. Однажды, когда он находился в ее компании, ему принесли несколько сладких арбузов, выращенных на территории дворца. Цыси произнесла, что, мол, они выглядят недостаточно красивыми, и отправила слуг в город искать более привлекательные на вид арбузы. На следующий день он услышал от одного сановника, что вдовствующая императрица сравнила его с великим историческим деятелем, служившим столпом его династии. Такие «божественные слова», как он писал, вызывали у наместника дрожь благодарности и настраивали на еще большую подданническую преданность, чем раньше. Перед тем как он покинул Пекин, Цыси преподнесла ему разнообразные прощальные подарки, в том числе 5 тысяч лянов серебром, которые он потратил на открытие современной школы. Когда он добрался до дому, там его уже дожидались три партии подарков от вдовствующей императрицы. Как только Чжан Чжидун пришел в себя от радости, он написал очередное стихотворение благодарности. Таким манером Цыси завоевывала сердца своих подданных и приобретала для себя их исключительную преданность. Когда в 1900 году она покидала Пекин, ее надежнейший сторонник Жунлу взял на себя руководство армией, которую повел в противоположном направлении, рассчитывая увести за собой потенциальных преследователей. Среди добровольцев, взявшихся уводить западных союзников подальше от свиты Цыси, находился отец покойной невестки вдовствующей императрицы по имени Чунци. Когда преследователи так и не появились и в отчаянии оттого, что не мог оказать достойной помощи, Чунци повесился на кушаке своего халата, оставив несколько проникновенных строк: «Боюсь, я бессилен как-то дальше служить престолу. Я могу предложить только свою жизнь, ее я и отдаю». К приходу в столицу западных союзников его жена приказала выкопать в их доме две огромные ямы и посадила в них всех родственников, даже детей, в строгом порядке, а потом сказала слугам закопать эти ямы и похоронить их заживо. Слуги отказались сотворить такой грех и в ужасе разбежались, и тогда ее сын поджег дом, и все тринадцать членов семьи погибли в пламени. Исключительным данный случай не был. Многочисленные семьи свели счеты с жизнью, запалив свои дома, а кое-кто поодиночке утопился или повесился [43] .
43
В одном случае, пока члены семьи ждали, когда их охватит пламя, в последний момент родители отпустили двоих младших детей из горящего строения.