Императрица и мятежная княжна
Шрифт:
У дома принцессы стоял большой дорожный берлин, запряженный шестеркой лошадей. Доманский и Черномский руководили слугами. Принцесса в дорожном плаще придирчиво наблюдала за дорожной суетой.
– Архив, – шепнула она Доманскому.
Доманский исчез в доме и вернулся со знакомым большим баулом.
– Я позабочусь о нем, – говорит поляк.
– Пистолеты?
Доманский кивнул, указывая на баул.
– Два положите в карету. И оба заряженные… Вы поедете с вещами в берлине. Я, Черномский, моя
– Лейтенант, – улыбаясь, поправляет Христенек.
– Я обещала вам майора… Учтите, я всегда держу свои обещания.
У дома появился банкир Беллони.
– Вот этот господин сейчас подтвердит. Вам все заплатили?
Беллони низко кланяется.
– Боюсь, что не до конца…
– Синьор Доманский… – усмехается принцесса.
Доманский молча подходит к Беллони и отвешивает ему звонкую пощечину.
– И передайте всей вашей жадной своре: я всегда плачу по счетам!
Две огромные кареты ехали по Риму. У церкви Сан Карло кареты остановились.
Принцесса вышла из кареты и раздала щедрую милостыню нищим.
– Молитесь за меня, – услышал Христенек из окна кареты ее голос.
При приветственных криках толпы нищих оба экипажа направляются по Корсо к Флорентийской заставе. И покидают Рим.
Орлов: Сиятельная любовь
«Я нанял для нее в Пизе великолепное палаццо…»
Дворец в Пизе.
У огромного окна стоял граф Орлов. Он видел, как ко дворцу подкатили кареты.
«Гонец от Христенека сообщил мне, что с ней едут 60 человек челяди, два поляка и камер-фрау».
Кареты остановились. Христенек помог принцессе выйти из кареты. Из огромного берлина шумно высаживались слуги.
Орлов стоял в конце длинной анфилады роскошных комнат на фоне картины в золотой раме, изображающей Чесменский бой.
«Мне хотелось увидеть ее вот так, неприбранную: в дорожном плаще, после четырех дней тряской дороги…»
Принцесса легкой, летящей походкой стремительно шла сквозь анфиладу дворцовых комнат. И навстречу ей, будто из золотой рамы, из картины Чесменского боя, выдвинулся красавец богатырь в белом камзоле, с голубой Андреевской лентой через плечо, в белом парике…
Поздний вечер в покоях палаццо Нерви. У камина сидели принцесса и Орлов. Разговаривали по-немецки.
– Пришелся ли дворец по сердцу Вашему высочеству?
– Я жила и во дворцах, и в убогих хижинах. И благодарю Господа за всякий кров над головой. Но я ценю, граф, ваши заботы обо мне и о моих людях.
Орлов молча, со странной улыбкой глядел на принцессу.
«Роста она небольшого, и лицо нежное: ни белое, ни черное, глаза огромные, на лице есть веснушки. Телом суха. Да кто же она? Басни про Персию да про Сибирь? Говорит по-немецки, по-итальянски, по-французски. А по-русски – ни звука, принцесса Всероссийская!»
– О чем вы думаете, граф?
– О вас, Ваше высочество… Об удивительной жизни, которую вы мне, рабу своему, поведали.
– И что вы думаете обо мне и о моей жизни?
– Не думаю – гадаю: кто вы, Ваше высочество?
Она очаровательно улыбнулась и спросила мягко и нежно:
– Не верите, граф, моему рассказу?
– Смею ли я, жалкий раб, верить или не верить? Сибирь… Персия… Санкт-Петербург и Багдад… История чудеснейшая.
– Не более, чем ваша, граф, – улыбнулась принцесса. – Вы, вчерашний сержант, и ваш брат, пребывавшие в ничтожестве, в один день становитесь чуть ли не властелинами великой страны? Или отец мой, жалкий полуграмотный сельский певчий, женится на дочери Петра-императора? А сама ваша нынешняя государыня? Нет, нам надо привыкнуть, мы живем в век чудес. Ничтожная немецкая принцесса Софья становится императрицей Екатериной, убив…
Она будто что-то вспомнила и смущенно замолчала.
– Вы хотели сказать, Ваше высочество: убив мужа своего?
Белые от бешенства глаза смотрели на нее в упор.
– Не она, милая, это я убил его. Вот этой рукой задушил… – шептал он, протягивая к ней руку.
Его лицо приблизилось к ней, и она увидела страшный шрам – от рта до уха. Бешеные глаза надвинулись… Они близко, совсем близко… И он поднял ее, как пушинку, на воздух. И она задохнулась в этих стальных руках.
– Не знаю, кто ты, – шептал он по-русски, – но люба ты мне…
И она покорно закрыла глаза.
Была ночь. В покоях палаццо Нерви тускло горели свечи. Огромная кровать под балдахином тонула в полутьме. Лицо со шрамом склонилось над принцессой:
– Давно с тобой встречи жду… Знал – меня не минуешь… А как письмо от тебя получил, понял: пришло мое время. Уж один раз на престол возвел. И в другой раз осечки не будет… Грех не рискнуть, ежели ты Елизаветина дочь.
– А ежели нет? – усмехнулась в темноте принцесса.
– А ежели нет… – Он помолчал. Потом прибавил: – Погублю…
Наступило молчание.
– Ну что ж, спасибо за правду, – глухо сказала она. – Как губить будешь?
– А дальше… Увидел тебя, проклятую, и понял: не погубить мне тебя, потому что ты погубила меня. Держишься как государыня… Обликом ты государыня. Величавость в тебе. И храбрость: не побоялась в Пизу приехать.
– Это безопасно, граф, – засмеялась она. – Да вы и сами знаете: Пизой владеет брат императрицы Австрийской, родственник жениха моего. Не посмеете вы тут ничего… И слуг моих во дворце шестьдесят человек.