Императрица Ольга
Шрифт:
Вот так – победа победой и день вроде праздничный, а настроение тяжелое, будто в понедельник утром после бурной попойки накануне. Ведь крестьянский вопрос – он будет пострашнее японской войны, и с нахрапа его не решишь. А ведь и кроме него имеются задачи – скорейшее заселение русскими Дальнего Востока, борьба с коррупцией и высокородным кумовством, индустриализация, электрификация, а также необходимость иметь строго научный план, который увязывал бы все это в единое целое. Без этого все наши победы над Японией могут оказаться напрасными и никому не нужным действием; и – пусть не в семнадцатом, а в каком-то другом году – история опять сойдет с рельсов и понесется вскачь. Так что настоящая война за
5 июля 1904 года, вечер. Царское Село, Александровский дворец.
Коммерческий директор АОЗТ «Белый Медведь» д.т.н. Лисовая Алла Викторовна.
Никогда раньше я не задумывалась о том, счастливый ли я человек. Особо несчастной себя не ощущала; жила, работала, имела любовников – словом, все было вполне себе стандартно, «как у всех». На прошлое никогда не оглядывалась, в омут с головой не бросалась, безумных поступков не совершала. Мне даже в голову не приходило переступить границы привычного, хорошо знакомого, встряхнуть свой уютный мирок, совершив нечто из ряда вон выходящее, нечто «экстремальное» – например, прыгнуть с парашютом, сделать ультракороткую стрижку или… без памяти влюбиться. Да, все перечисленное для меня стояло в одном ряду и относилось к разряду тех вещей, которые могут совершать другие, но только не я. Потому что мне и так хорошо. Хорошо – да, но вот счастлива ли я? А не задумывалась я над этим вопросом потому, что опасалась найти правильный ответ… Опасалась, что он лишит меня привычного покоя.
С тех пор, как я оказалась в этом мире, задумываться мне стало просто некогда. Собственно, попадание это и оказалось той встряской, что заставляет смотреть на мир и на себя по-новому. Со мной происходили такие стремительные перемены, что мне было уж точно не до поиска ответов на тривиальные вопросы. Но вот в жизни моей наступил некий штиль… Все вокруг как-то упорядочилось и покатилось по относительно гладкой колее; особых событий, волнений или потрясений глобального плана для меня не предвиделось… И здесь, в тиши Царского Села, в «своей» уютной комнате, оклеенной фиолетовыми обоями, я наконец решила проанализировать свои ощущения и подвести итоги.
Собственно, это едва ли можно было назвать анализом. Просто я каждое утро отмечала то, с каким настроением, с какими мыслями я поднимаюсь с постели. И вот тогда-то я и смогла уловить это трепетное ощущение, которое, каждый на свой лад, пытались красивыми словами обозначить поэты… Вспомнилось даже что-то, наиболее близкое к тому, что я чувствовала:
«Ах мадам! Вам идет быть счастливой,
Удивленной и нежной такой,
Безмятежной, свободной, красивой,
Вам неведомы лень и покой…»
Да-да-да, все это так и было… К каждый день приятно удивлял меня каким-нибудь сюрпризом. К покою я больше не стремилась – наоборот, мне хотелось ярко переживать все свои эмоции… Я постоянно была чем-то занята, но не рутиной, а интересными делами. И нежность цвела в моем сердце, сменив обитавшую там когда-то скептическую настороженность. Все мои беспокойства, остатки прошлых комплексов улетучились без следа. Я и вправду была свободна и независима – настолько, насколько только может быть свободна женщина двадцать первого века, попавшая в начало двадцатого… Свободен был мой дух, мой разум, не связанный никакими условностями этого времени. Я смотрела в зеркало и восхищалась собой. И уж конечно, все это мне очень шло… У меня было чувство, что я окончательно нашла когда-то потерянную себя. Словно замкнулся какой-то круг, и все встало на свои места…
Я обнаружила в себе много такого, о чем раньше не подозревала. Оказалось, что я могу быть милой и приветливой, могу производить приятное впечатление на незнакомых людей… Эх, а ведь когда-то меня за глаза называли «комком нервов» – наверное, за мой тяжелый характер и привычку цепляться к мелочам. Ну, а самое главное – выяснилось, что меня любят дети! А также то, что и я тоже… люблю их и умею с ними ладить. Вот это было действительно потрясающее открытие…
Дочери Николая очень привязались ко мне. Зря я думала, что для того, чтобы заниматься детьми, нужна особая подготовка. Ничего подобного! Главное, быть собой. Ведь дети чувствуют малейшую фальшь… Словом, девочки прониклись ко мне такой симпатией, что и дня без меня прожить не могли. Мы играли с ними в разные игры, много разговаривали. И все чаще веселый детский смех оглашал галереи Александровского дворца… Девочки так явно оживились, что их бонна стала смотреть на меня с некоторым благоговением, точно я какая-то чародейка. Они дарили мне всю свою любовь и привязанность, что были предназначены матери (которая, впрочем, будучи еще живой, держалась с ними достаточно холодно). И в какой-то момент я осознала, что расстаться с этими прекрасными милыми созданиями для меня теперь было бы совершенно немыслимо…
А уж как преобразился Николай… И мне это вовсе не казалось, так как многие стали замечать, что он как-то воспрянул духом за последние два месяца. Из-под защитного панциря с топорщащимися иголками начинал проглядывать живой человек со всеми своими достоинствами и недостатками. Злое колдовство рушилось – Темный Рыцарь все больше становился похож на Доброго Человека с Теплым Сердцем. Что, впрочем, не мешало ему оставаться при этом рыцарем и галантным кавалером. Он очень хотел стать хорошим царем, только не знал, как это сделать. Ну нет у человека командно-организационных способностей, и все тут. Если честно, я бы ему не доверила даже заведовать продуктовым ларьком, а тут огромная империя в одну пятую часть суши…
Наши ежевечерние прогулки стали приобретать все более интимный характер. Все чаше рука его поглаживала мои пальцы, лежащие на сгибе его локтя. А порой он просто в задумчивом молчании смотрел на меня, и в такие моменты мне казалось, что и его душа замирает от ощущения счастья, которое он боится спугнуть. Скорбь его по усопшей супруге приобрела характер светлой грусти, которая шла только на пользу его психологическому состоянию. Он стал много шутить, строить планы. Иногда, слушая его увлеченное повествование о том, как он собирается после отставки перебраться в Гатчину и зажить там с дочерьми жизнью частного лица, которого никто более не будет беспокоить, я шутливо вопрошала своего кавалера:
«Вы же собирались в монастырь, Николай Александрович? Не так ли?»
Он несколько стыдливо опускал голову, а потом взглядывал на меня со смущением и лукавством и говорил:
– Ну да, собирался… Но теперь, пожалуй, я с монастырем погожу…
Ну чисто почтальон Печкин из мультфильма, который только жить начинает…
Что ж вы так, Николай Александрович, – с деланным ехидством вопрошаю я, – слова своего не держите? Неправильно это. Все знают, что царь должен быть таким, что сказал – как отрезал, и что верность своему слову это главное достоинство королей.
– Да вот, – вздыхает он, – думаю, Господь мне совсем другую стезю уготовил…
– Какую ж? – с притворным недоверием спрашиваю я, дергая лепестки ромашки, будто играя в «любит – не любит».
– Ну, Алла Викторовна… – пожимает плечами мой кавалер, – пути Его неисповедимы… Возможно, Ему угодно, чтобы я обрел простое семейное счастье… Должно же быть и у меня простое семейное счастье…
– Неужели, Николай Александрович? – всплескиваю я руками, как принято в этом времени делать жеманным барышням. – Это же замечательно… Так вы никак женитесь в скорой перспективе?