Империя: чем современный мир обязан Британии
Шрифт:
Героями восстания стали мужчины Лакнау. Британский гарнизон, осажденный в Резиденции, держался до конца, и защита Лакнау стала самым знаменитым эпизодом восстания. Резидент погиб одним из первых. Он похоронен рядом с тем местом, где был сражен, под камнем с краткой эпитафией:
Разрушенная, изрешеченная пулями Резиденция по праву стала мемориалом. Государственный флаг Соединенного Королевства, который развевался здесь во время осады, не был спущен ни разу до 1947 года, словно вторя трепетным строкам Теннисона: “И всегда наверху, над крышей дворца, вьется старое Англии знамя”. Оборона Лакнау была одним из тех редких случаев, которые действительно достойны высокого слога Теннисона. В защите участвовали даже старшие
О Лакнау необходимо помнить две вещи. Во-первых, город был столицей Ауда, княжества, которое англичане аннексировали всего годом ранее, так что индийцы просто пытались освободить свою страну. Множество сипаев (в Бенгальской армии — 75 тысяч) набиралось в Ауде. Они явно были настроены враждебно после низложения их наваба и роспуска его армии. [76] По словам Майнодина Хасана Хана, одного из немногих выживших мятежников, “сипаев вынудили бунтовать, чтобы вернуть древним правителям их троны и прогнать нарушителей. Благоденствие касты воинов потребовало этого, честь их предводителей оказалась под угрозой”. Во-вторых, приблизительно половина из семи тысяч человек, укрывшихся в Резиденции, были лояльными индийскими солдатами и слугами. Несмотря на написанное позднее, Сипайское восстание не было одной только борьбой черных с белыми.
76
Для евангелической эпохи было весьма характерно, что Ваджида Али-шаха свергли на том основании, что он был чрезмерно распущенным человеком.
Даже в Дели линия фронта была нечеткой. Этот город являлся столицей империи Великих Моголов и, конечно, полем решающей битвы, коль скоро мятежники искренне мечтали об изгнании британцев из Индии. И действительно, многие мятежники-мусульмане желали видеть своим вождем Бахадуршаха II, последнего Великого Могола, теперь просто правителя Дели, — к его огромному испугу. Сохранилось воззвание из пяти пунктов, распространенное от его имени и обращенное к различным группам индийского общества: заминдарам (местным землевладельцам и одновременно сборщикам податей, на которых опирались и Великие Моголы, и англичане), купцам, чиновникам, ремесленникам и священнослужителям. Их призвали сплотиться против британцев. Возможно, этот документ ближе к манифесту национальной независимости, чем прочие, относящиеся ко времени восстания. Правда, автор воззвания в пятом пункте признает, что “идет религиозная война с англичанами”, и взывает “к пандитам и факирам… предать себя в мое распоряжение и принять участие в священной войне”. В остальном же тон воззвания вполне светский. Британцы обвиняются в поборах заминдаров, отстранении от торговли индийских купцов, в замещении продуктов индийских ремесленников британским импортом и монополизацией “всех должностей, приносящих почет и деньги” на государственной службе и в армии. И все же мемориал павшим солдатам, сражавшимся на стороне англичан, который все еще стоит на холме над Дели, показывает, как невелико было действие этого воззвания. Надписи на нем показывают, что треть погибших офицеров и 82% низших чинов могут быть классифицированы как “туземцы”. Британские войска, взявшие мятежный Дели, состояли в основном из индийцев.
Британцы у себя на родине, тем не менее, настаивали, что Сипайское восстание было восстанием против белых. При этом, как считалось, индийцы убивают не только англичан. Сипаи убивали — и, по слухам, насиловали — англичанок. Существовало много подобных историй. Рядовой Боуотер вспоминал:
Не считаясь с полом, невзирая на мольбы о милосердии, глухие к жалобным крикам несчастных, мятежники делали свою чудовищную работу. Сама по себе резня была ужасной, но они не довольствовались этим и прибавили к убийству поругание и немыслимые увечья… Я видел то, что осталось от жены адъютанта. Прежде чем она была застрелена и разрублена на части, ее одежду подожгли люди, переставшие быть людьми.
Распространялись слухи. В Дели, как рассказывали, сорок восемь англичанок были проведены по улицам, публично изнасилованы, а затем казнены. Жена капитана была заживо сварена в гхи— топленом масле. Такие рассказы доверчивым англичанам на родине служили подтверждением того, что восстание было борьбой между добром и злом, белым и черным, христианами и язычниками. И если беды рассматривать как проявление божественного гнева, то оно только могло показать, что обращение Индии началось слишком поздно для того, чтобы быть угодным Господу.
57-й стал annus borribilis, “несчастливым годом” евангелического движения. Миссионеры предложили Индии христианскую цивилизацию, и это предложение было не просто отклонено, а яростно отвергнуто. Теперь викторианцы показали изнанку своего миссионерского рвения. В церквях по всей Англии темой воскресных проповедей стало отмщение вместо искупления. Королева Виктория, чье безразличие к империи из-за восстания сменилось живым интересом, призвала нацию к покаянию и молитве: уоктября 1857 года был объявлен Днем унижения — не более и не менее. В Хрустальном дворце, этом памятнике викторианской самоуверенности, двадцать пять тысяч прихожан услышали пламенную речь баптистского проповедника Чарльза Сперджена. Это был настоящий призыв к священной войне:
Друзья мои, какие преступления они совершили!.. Индийское правительство вообще не должно было терпеть религию индийцев. Если бы моя религия состояла из скотства, детоубийства и убийства, я не имел бы права ни на что иное, кроме повешения. Религия индийцев — это не более чем масса крайних непристойностей, которые только можно вообразить. Божества, которым они поклоняются, не имеют права даже на крупицу уважения. Их вероисповедание требует всего, что является порочным, и мораль требует прекратить это. Чтобы отсечь наших соотечественников от мириад индийцев, меч должен быть вынут из ножен.
Эти слова были восприняты буквально, когда в районы, охваченные восстанием, прибыли оставшиеся лояльными британцам туземные войска, например гуркхи и сикхи. В Канпуре бригадный генерал Нейл заставил пленных мятежников перед казнью слизывать со стен кровь своих жертв. В Пешаваре сорок человек были привязаны к орудийным стволам и разорваны в клочья: старое наказание за мятеж в государстве Великих Моголов. В Дели, где борьба была самой отчаянной, британские войска не составляли и четверти сил осаждавших. Падение города в сентябре стало оргией насилия и грабежа. Майнодин Хасан Хан вспоминал, что “англичане ворвались в город подобно реке, прорвавшей плотину… Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Все здоровые мужчины… были застрелены как мятежники”. Три принца, сыновья правителя Дели, были арестованы, раздеты и застрелены Уильямом Ходсоном, сыном священника. Он так объяснил этот поступок своему брату, также священнику:
Я обратился к толпе, говоря, что они были мясниками, убивавшими и надругавшимися над беспомощными женщинами и детьми, и теперь [британское] правительство их наказывает. Взяв у одного из своих людей карабин, я застрелил принцев, одного за другим… Тела были отвезены в город и выброшены в помойную яму… Я собирался их повесить, но когда встал вопрос, мы либо они, у меня не было времени для размышлений.
Как заметил сын Захарии Маколея, наблюдался ужасающий пароксизм мстительности евангелистов: “Отчет о… действиях в Пешаваре… был прочитан с восхищением людьми, которые три недели назад были настроены против смертной казни”. “Таймс” требовала, чтобы “на каждом дереве и коньке крыши… висел мятежник”.
Действительно, путь мстителей-англичан был отмечен трупами, которыми были увешаны деревья. Лейтенант Кендэл Когхилл вспоминал: “Мы сожгли все деревни, повесили всех крестьян, плохо обращавшихся с нашими беженцами, так что на каждой ветке… висело по негодяю”. В Канпуре в разгар репрессий огромный баньян (он все еще растет там) “украшали” сто пятьдесят трупов. Плоды восстания действительно были горькими.
Никто не может сказать точно, сколько людей погибло во время разгула насилия. Мы можем убедиться в том, что ханжество порождало специфическую жестокость. После освобождения Лакнау мальчик-индиец, сопровождавший шатающегося старика, приблизился к городским воротам и