Империя хирургов
Шрифт:
«Нет, – сказал он. – Никто не ставит на ней крест. Обследование моих пациентов за одним единственным исключением показало, что струмопривная кахексия проявлялась у тех больных, кто страдал от двусторонненого зоба, что дало основания для полного удаления щитовидной железы. Она – за уже упомянутым исключением – не наблюдалась ни у одного из прооперированных, кому была удалена только одна доля. Думаю, из этого следует, что сохранение одной части щитовидной железы способно предотвратить кахексию, так как она, видимо, берет на себя неизвестные нам функции ампутированной части…»
В сумерках моего отчаяния блеснула искра надежды. «Значит ли это, – спросил я, – что для людей с односторонним зобом еще остается шанс?
Кохер пожал узкими плечами и поник. Потом он сказал: «Я больше никогда не возьмусь за полное удаление щитовидной железы. Но я буду пытаться найти новые способы лечения двусторонней опухоли. Может быть, однажды удастся, полностью удалив одну долю, отсечь от второй некоторое количество ткани так, чтобы оставшаяся часть могла функционировать, не мешая дыханию и не вызывая других нежелательных симптомов. Но в этом случае остается опасность, что на оставшейся части железы разовьется новая опухоль, и необходима будет новая операция. Но, возможно, таким образом мы сможем спасти людей от смерти, не повредив их человеческому достоинству…»
Мое внутреннее напряжение достигло той точки, когда я уже не мог спокойно оставаться в кресле. «Вы знаете, – проговорил я, – почему я пришел к Вам и какую роль играет для меня время. Когда, Вы полагаете, Вы все-таки решитесь последовать по выбранному пути? Как долго еще придется ждать…?»
Кохер медлил с ответом. Воцарилась абсолютная тишина. Затем он сказал: «Будьте любезны, попросите мисс Кэбот прийти завтра к четырем часам на осмотр в мою клинику. Мне хотелось бы получить представление о ее случае. Больше я ничего не могу вам сказать… не этим вечером…»
Экипаж катился вдоль малолюдных, слабо освещенных улиц. Когда мы уже подъезжали к гостинице «Бернер Хоф», я все еще не решил, как правильнее поступить. Я попросил остановить экипаж, расплатился с кучером и отправился дальше пешком. Не в состоянии собраться с мыслями, несколько раз я спешно проходил мимо дверей гостиницы, не смея войти. В конце концов я принял решение ничего не рассказывать Эстер, а лишь сообщить, что Кохер будет ждать ее на следующий день после обеда. Зачем еще до того, как Кохер вынесет свой приговор, расстраивать Эстер и пробуждать в ней лишние страхи?! Я решил, что ничего не скажу и Кэботу. Может быть, я поступил правильно. А может, это был лишь способ отсрочить столкновение с действительностью, убежать от нее и от ответственности. Я не хотел этого знать. Я знал лишь, что буду молчать.
Перед тем как войти в комнату Эстер, я некоторое время колебался, стараясь стереть из облика и интонации все, что могло бы напомнить о потрясениях последнего часа.
Когда я вошел, мой взгляд сразу упал на Эстер, которая лежала вблизи от слегка приоткрытого окна и пыталась ухватить глоток воздуха. Услышав звук открывающейся двери, она тут же подняла голову, и на ее лице показалась улыбка. «Я боялась, что Вы не вернетесь…» – сказала она.
Я старался придать моему голосу естественность и даже веселость. «У таких знаменитых врачей, как профессор Кохер, – объяснил я, – не так уж много времени. Сегодня мне пришлось убедиться, что некоторым пациентам приходится ждать не часами, а целыми сутками, пока доктор вообще вспомнит о них. По сравнению с ними я прождал совсем немного».
Мне показалось, что она поверила мне. Между тем, из соседней комнаты появился Кэбот. Он тоже был взволнован. Его светло-серые глаза смотрели пытливо и пронзительно. Я невольно уклонился от его взгляда и подошел к Эстер. «Вам не придется ждать очень долго… – успокоил я. – Профессор Кохер осмотрит Вас уже завтра. Он попросил явиться на прием в четыре часа дня…»
Она посмотрела на меня так, будто бы огромный груз упал с ее плеч.
«Огромное Вам спасибо за все… – сказала она. – Операции профессора Кохера по-прежнему успешны? Он уверен, что сможет мне помочь?»
Как ни тяжело было у меня на душе, я сделал попытку улыбнуться, все же опасаясь, что улыбка может показаться вымученной. «А это, – ответил я, удивившись, что мне так легко было произнести эту фразу, – завтра расскажет Вам сам профессор Кохер. Я не стану забегать вперед…»
Ее доверие ко мне и ее наивность, заставившая принять мою полуложь, болью отозвались в моем сердце, и я поспешил покинуть комнату, пока мне не пришлось сочинять новые, на этот раз абсолютные вымыслы. Я сказал, что очень замерз и устал, и попросил себя извинить.
Я уже был в двух шагах от моей комнаты, когда вдруг увидел в коридоре доктора Уайта. От взгляда его холодных глаз мне стало неуютно. «О, Вы уже вернулись… – процедил он. – Каков же результат?..»
«Профессор Кохер назначил осмотр на завтра, на четыре часа…»
«Он будет оперировать?»
Вопрос показался мне странным, и я насторожился.
«Я надеюсь на это», – ответил я.
«Да, Вы полагаете? – поинтересовался он. – Сегодня днем я случайно разговорился с моим американским коллегой, который остановился в Берне. От него мне стали известны некоторые важные подробности, о которых и Вам стоит знать. Уже упомянутому коллеге стало известно о случаях, когда проведенные Кохером операции по удалению зоба приводили к обширным кровотечениям и к серьезным формам кретинизма. Я надеюсь, профессор Кохер предупредил Вам об этом. Несмотря на это…»
На мгновение я почувствовал, что мое сердце вот-вот остановится. Моя невозмутимость стоила мне огромного мужества и самообладания. Затем я возразил ему: «Мне ничего об этом не известно, и я бы порекомендовал Вам не вводить больных в заблуждение этими слухами…» Войдя в свою комнату, я повалился от усталости на кровать. Мне удалось уснуть только под утро, но, ухватив всего два часа сна, около семи я был снова на ногах.
Предположение, что Уайт мог воспользоваться временем до осмотра, чтобы поделиться известными ему фактами с Кэботом или Эстер, если, конечно, он не сделал этого вчера, выгнало меня из дома. Меня тяготила мысль, что придется отвечать на новые и новые вопросы о Кохере, поэтому до середины дня нельзя было оставлять Кэботов одних. Но у меня не было другого выбора. Холодность Кэбота и его испытующий взгляд лишали меня уверенности. Сквозившее в манере Уайта превосходство и холодный огонек в его глазах заставляли меня быть начеку. Только по-детски верившая мне Эстер не прекращала ждать. Я почувствовал облегчение, когда без четверти четыре Эстер, Кэбот и я наконец сели в экипаж и направились на Шлесслиштрассе. К моему удивлению Кэбот сообщил, что Уайт не присоединится к нам, а будет дожидаться нашего возвращения в отеле.
Нас встретила медсестра, которая сразу же проводила Эстер в кабинет Кохера. Все это время Кэбот и я ожидали в маленькой приемной. Кэбот нервничал больше обычного.
Прошло полчаса. Чем дольше длилось ожидание, тем сильнее становилась моя тревога. Если Кохер отказался бы делать операцию, я мог и не рассказывать всей правды. Если же Кохер решится на нее, мне предстояла настоящая борьба. Мог ли я позволить Эстер лечь на операционный стол, не предупредив, какими последствиями грозит ей удаление щитовидной железы, как ошибался Кохер, что каждый следующий его шаг также может оказаться неверным? Ни в коем случае нельзя было держать в неведении Кэбота. Иначе только лишь желание не дать осуществиться замыслам Уайта, который всеми доступными ему средствами пытался помешать операции, вынудило бы меня лгать, и мне пришлось бы не только поручиться Кэботу во всех ложных заверениях, но и добиться от него согласия на операцию, даже если существовала бы вероятность, что Кохер в очередной раз заблуждается!