Империя хирургов
Шрифт:
Мне не пришлось ее долго листать. Еще на первых страницах я обнаружил расписание выступлений так называемой «Секции физиологии», заседания в рамках которой планировалось провести в зале Королевского Института на Албемарл-стрит. И уже в программе первого заседания секции в четверг, четвертого августа в 10 часов утра значилось имя Фридриха Гольца. Его доклад назывался «К вопросу о локализации функциональных центров в коре головного мозга». Я набросил домашний халат, подошел к окну и раскрыл его. Снаружи было сыро и уже повис осенний туман, желтоватый и густой. Наблюдая за тем, как он медленно, слоями опускается на землю, я чувствовал, как во мне пульсирует желание приблизить момент, когда хирургия справится
В это мгновение снова послышались поскуливания собаки – на этот раз такие громкие, что, казалось, они доносились из соседней комнаты. Сразу после этого зажегся свет в окне за несколько метров от меня. Оно находилось справа, в перпендикулярной к моей стене, а обе они обозначали один из углов гостиничного двора. Шторы не были задернуты, и я разглядел, как в комнату вошел человек с лампой в руках. Он водрузил лампу на стол. Я немного пригнулся. Сразу за этим он стал открывать крышку какого-то ящика. Из-под крышки показалась собачья морда, хозяин которой то ли скулил, то ли радостно повизгивал, но, когда человек погладил его, затих. Это был не Гольц, а, вероятно, служащий отеля.
Теперь голова и передняя часть туловища показались целиком. Расстояние не помешало мне увидеть то, о чем говорил портье, – неровная голова, глубокие, несомненно, оставшиеся после намеренного вмешательства углубления, расходящиеся ото лба. У собаки наверняка были вырезаны целые отделы мозга, хотя она и казалась такой жизнерадостной. Человек достал ее из ящика. Виляя хвостом, она проследовала за ним к его креслу. Пришлось признать, что она действительно непринужденно двигалась, даже утратив значительную часть мозговой ткани.
Следующим утром я проснулся очень поздно, поскольку накануне долго не мог уснуть и ворочался в постели. Еще ночью я решил разыскать Гольца, чтобы сразу взглянуть фактам в лицо. Я отправил к нему посыльного с моей визитной карточкой, но он вернулся и доложил, что Гольц уже покинул свой номер и никак нельзя было выяснить, вернется ли он в гостиницу.
Но все же в большей степени меня занимал конгресс, и мне совсем не хотелось бы пропустить первое заседание. Я довольно быстро сбежал вниз по лестнице и, оказавшись в холле, к своему удивлению, в ложе портье увидел того же служащего, что встречал меня прошлым вечером. Он разговаривал с элегантным господином средних лет, собиравшимся уезжать. Я разобрал только заключительные фразы их разговора.
«К сожалению, речь идет об иностранце, – сказал незнакомец. – Разумеется, мы благодарны Вам за содействие и будем тщательно следить за всеми его выступлениями на конгрессе. Но в Германии пока нет закона, запрещающего вивисекцию. Мы беспомощны, если в жестоком обращении с животным замечен иностранец, до тех пор пока к этому не окажется причастен кто-либо из граждан Великобритании. Но, наверное, однажды это случится. Куда отсюда вывезли животное?»
«В Кингс Колледж, – ответил он несколько тише и просунул незнакомцу записку. – Я разузнал – в лабораторию некого профессора Йео».
В эту секунду он заметил меня и тут же замолчал. Затем портье проговорил торопливо, будто бы провожая незнакомого постояльца: «До свидания, сэр».
Когда незнакомец ушел, он повернулся ко мне.
Я спросил, не о той ли собаке он только что говорил. «Какой собаке, мистер Хартман?» – осведомился он. «Ах, наверное, Вы имеете в виду собаку доктора Гольца. Только он сегодня съехал».
Я
Мое место находилось в одном из передних рядов, чем я был обязан дружескому содействию одного видного британского хирурга. Принц Уэльский произносил вступительную речь. Затем слово взял президент конгресса Джеймс Пэйджет. Его речь была полна воодушевления: он находился в предвкушении грядущего прогресса и новых открытий в области медицины. Совершенно неожиданно, с нехарактерными для себя резкостью и раздражением он заговорил о необходимости дать отпор противникам вивисекции. И в моей памяти тут же нашлась иллюстрация к его гневным репликам – я вспомнил о гольцевой собаке и портье отеля Сент-Джеймс.
Пэйджет поднял длинную, тонкую руку. Ей он указывал на Луи Пастера, еще в молодые годы разбитого односторонним параличом, открывателя гнилостных микроорганизмов, который сидел слева от трибуны. Пэйджет воскликнул: «Там сидит человек, который очень многое положил на алтарь медицины». Далее он сказал, что огромный вклад Пастера состоит в том, что в экспериментах над животными он добыл знания, послужившие на благо страждущему человечеству, а работая над вакциной против бешенства и сибирской язвы, он тем самым помог животным. Поэтому Пастер, по его мнению, должен быть ярким примером всем блестящим умам, преданным медицине. Он напомнил, что именно такие люди встречают в Великобритании яростное сопротивление со стороны фанатичных любителей животных, что способно задушить всякий прогресс.
Задача же Конгресса, по его словам, состояла в том, чтобы создать оплот борьбы с этим пагубным явлением.
Не успел Пэйджет договорить, как разразилась бурная овация, начатая английскими врачами и подхваченная остальными присутствующими. С нарастающим чувством подавленности я начал понимать, что «противники вивисекции», каковых мог олицетворять портье отеля Сент-Джеймс, это отнюдь не побочная, а центральная проблема конгресса, на фоне которой развернется противостояние Гольца и Феррье.
Выступления завершились, и слушатели стали подниматься со своих мест. Я попытался разыскать Хьюлингса Джексона или Феррье. Но в общей толчее я не смог разглядеть ни Джексона, ни Феррье, ни Гольца. Вместо этого я наткнулся на Листера, старого друга и соратника в тяжелой и до сих пор неоконченной борьбе за признание и применение антисептиков. Я спросил, не видел ли он кого-нибудь из тех, кого я искал, и получил отрицательный ответ. Когда я рассказал ему о гольцевой собаке и встрече, случившейся утром в холле отеля, он задумался. Вопреки моим ожиданиям, более бурную реакцию Листера вызвало поведение портье, а не замысел Гольца. Он сказал, что следует убедить Феррье быть осторожнее при демонстрации живых животных, так как доклад оппонента, может побудить его выступить с результатами собственных экспериментов в доказательство теории локализации функциональных центров. «Феррье, в отличие от Гольца, не иностранец. Для наших противников любое действие подобного рода – преступление. Когда королевское сообщество семь или восемь лет назад начало эту кампанию и Ее Величество испросила мое мнение, я предсказал нынешнее развитие событий. Популярность исследований в области физиологии, как мы все теперь убедились, имеет и обратную, негативную сторону. Но если фанатики, которые считают зверством охоту на лис и фазанов и ужение рыбы, станут защищать лягушек от медицинского произвола, науку едва ли удастся спасти. Тогда к моему предостережению не прислушались, и вот каков результат. В любом случае я предупрежу Феррье, как только его встречу».