Империя Круппов. Нация и сталь
Шрифт:
Эти обогащенные изгибы огромной угольной короны, спрятанной в земной коре, по воле Судьбы оказались расположенными в основном на территории Германии и как раз в том месте, где Рейн спускается с массивных и мрачных холмов и затем несет свои воды к равнинам Голландии.
5 марта 1943 года Эссен был стерт с лица земли: главной целью союзников были заводы Круппа, на которых производилось оружие для армии вермахта. После 5 марта 1943 г. и до самого окончания войны на маленький городок было сброшено более 36 тонн бомб. Авианалеты не прекращались ни днем, ни ночью.
Апрельским утром 1945 года Альфред ехал в открытом лимузине марки «Хорьх» по опустевшим улицам, и все, что он видел тогда, вновь и вновь всплывало в его памяти, пока он сидел в одиночной камере. За время поездки Альфред не проронил ни слова, и только побелевшие костяшки пальцев, сжимавшие никелированную ручку двери, выдавали его состояние.
Вокруг
Впрочем, обогащенная коксом сталь Рура стала известна миру лишь в течение последнего столетия. Жители же Армении, например, обогащенное железо начали выплавлять ещё три тысячи лет тому назад. В Европе в первые о стали заговорили лишь в конце Средневековья. Индустриализация пришла на земли Германии достаточно поздно, но когда это все-таки состоялось, то первое знакомство с выплавленной сталью оказалось подобно мощному удару, и нечто древнее, темное всколыхнулось в душе каждого немца. И это была Судьба, Судьба не только знаменитой эссенской семьи, но и всей Германии, которая ещё в начале XIX века была тихой раздробленной страной, населенной милым чудаковатым, сентиментальным и трудолюбивым народом. Многие из этих людей отправлялись в соседние страны в поисках лучшей доли и становились гувернерами у богатых русских помещиков или исполнительными чиновниками в заснеженном Петербурге или в хлебосольной Москве. Кто не помнит чудаковатого и доброго Карла Ивановича из трилогии Л. Толстого? Кажется, доброта у этого человека имела биологическое происхождение. Даже мух Карл Иванович убивал с какой-то деликатностью и словно извиняясь перед этими надоедливыми насекомыми за свою вынужденную жестокость: спокойный сон русских барчуков был намного дороже старому доброму немцу, чем веселое, но назойливое жужжание. Правда, в поэма Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» исполнительный немец приказчик поплатился-таки за свою расторопность и мужики заживо закопали этого чиновника за то, что посмел обманом заставить крестьян самих прорубить в лесу дорогу к своей забытой царем и Богом деревне.
А знаменитый Штольц?! Как он спорит, как изо всех сил пытается в том далеком девятнадцатом веке расшевелить русского увальня Обломова, этот символ беспробудно спящей России. В Штольце много положительного, по-немецки правильного, даже доброго, но слишком уж заботится он о хлебе насущном, о презренной пользе. За это и не любит герой другого русского писателя, Ф. Достоевского, Алексей Иванович из повести «Игрок» всех немцев, предпочитая дебоширить по-русски, чем откладывать на «черный» день по-немецки. Но, как это ни странно, а парадигма Gemiitlichkeit, так сказать, обобщенный портрет выглядел следующим образом: типичный немец, как правило, был грубовато-добродушным знатоком тяжелой мясной пищи и пива, большим любителем после утомительного сытного обеда прилечь на спину и вволю порыгать, расстегнув все, что можно было расстегнуть. Вот он лежит и посмеивается, блаженно показывая миру свое огромное пустое лицо, испещренное мелкими морщинками, поблескивая при этом неизменными очками, застрявшими где-то на самом кончике огромного носа, из-за которых посматривали бы на вас ироничные, но добрые голубые глаза.
Но какими бы не были немцы в то далекое время: добрыми, деловыми, исполнительными и бережливыми, они ни у одного народа мира в ту эпоху не вызывали священного чувства страха, того самого страха, о котором и писал в свое время римский историк Тацит, когда речь заходила о германских племенах. Немцы в начале XIX века были раздроблены и патриархальны. Но к середине того же XIX века ситуация полностью поменялась и немалую роль в этом сыграло то, что они все-таки научились выплавлять тигельную сталь.
Оставшиеся леса Рура, пожалуй, хоть в какой-то мере помогут нам прояснить кое-что. Даже сейчас глухие порой непроходимые леса являются своеобразной визитной карточкой Германии, а на заре европейской цивилизации вся эта земля представляла из себя одни сплошные джунгли. Кто-то из великих сказал, что немцы – это люди леса. И в этой фразе есть немало справедливого и верного. Для римлян, например, непроходимый лес, населенный враждебными германскими племенами, был воплощением неподдельного ужаса и страха. На восток от Рейна он простирался все дальше и дальше, покрывая своим зеленым ковром огромные пространства. Темный непроходимый лес, где было огромное количество древних сгнивших деревьев, уходивших со временем все глубже и глубже в твердь земной коры и там под давлением других пород в течение веков превращавшихся в каменный уголь. Так вот, этот лес вселял ужас в душу каждого, кто пытался проникнуть в его владения. Это и был первобытный ландшафт будущей немецкой души…
Известно, что Юлий Цезарь сам расспрашивал нескольких германцев, попавших в плен, которым удалось совершить длительное путешествие по непроходимым лесным чащам. По их словам, в течение двух месяцев они не видели даже отблеска солнечного света, лишь слабый призрачный сумрак царствовал там, где им пришлось с великим трудом прокладывать себе дорогу.
Тацит также был поражен размерами этой страны, её непроходимыми лесами и топями, её злыми зимами и густыми туманами. «Хотя страна кое-где, – писал великий историк, – и различается с виду, все же в целом она ужасает и отвращает своими лесами и топями».
Рейн был форпостом для непобедимого Юлия Цезаря. Земля, что простиралась дальше этой границы, считалась не принадлежащей Римской империи. На территории Галлии были даже проложены дороги, по которым вполне могли маршировать легионы, завоевывая земли, которые в дальнейшем стали территорией, принадлежащей современной Франции, унаследовавшей представления о римском праве и законности. Но на Восток от Галлии среди непроходимых чащ никакой закон уже не действовал, как не проникал сюда и солнечный свет. Здесь-то и формировалось национальное сознание, а, точнее, коллективное бессознательное будущих немцев. Итак, именно бескрайний девственный лес оказал фатальное влияние на формирование сознания нации.
Еще во II веке нашей эры Тацит предупреждал галлов: «… для вашей, а не для нашей пользы мы стоим на границах Рейна и охраняем вас от воинственных германских племен, которые так часто пытались проникнуть в ваши земли и так и не оставили надежду сменить свое одинокое заточение среди мрачных лесов и болот на Галлию». Историк откровенно высказывал удивление по поводу того, как, вообще, можно было жить там, где обитали лишь дикие звери. «Да и кто, не говоря уже об опасности плавания, – писал Тацит, – по грозному и неизвестному морю, покинув Азию, или Африку, или Италию, стал бы устремляться в Германию с её неприютной землей и суровым небом, безрадостную для обитания и для взора, кроме тех, кому она родина?»
Образ мира, выработанный мыслью народов Северной Европы, во многом зависел от образа их жизни. Скотоводы, охотники, рыбаки и мореходы, в меньшей мере земледельцы, они жили в окружении суровой и слабо освоенной ими природы, которую их богатая фантазия легко населяла враждебными силами. Центр их жизни – обособленный сельский двор. Соответственно и все мироздание моделировалось ими в виде системы усадеб. Подобно тому как вокруг их усадеб простирались невозделанные пустоши, так и весь мир мыслился ими состоящим из резко противопоставленных друг другу сфер: «срединная усадьба» (Мидгард), т. е. мир человеческий, окружена миром чудовищ, великанов, постоянно угрожающих миру людей; этот дикий мир хаоса именовали Утгардом (буквально: «то, что находится за оградой, вне пределов усадьбы»). Над Мидгардом высится Асгард – творение богов – асов. Асгард соединен с Мидгардом мостом, образованным радугой. В море плавает мировой змей, тело его опоясывает весь Мидгард.