Империя мертвецов

Ито Кэйкаку

– Говорят, обычно они держатся около двадцати лет, но многое, конечно, зависит от эксплуатации. Никто пока не знает, сколько отпущено мертвецу, который бродит сам по себе. Скорее всего, он должен постепенно разложиться и прервать функционирование, но Чудовище – особенное. Я даже представить себе не могу, что с ним будет.

– Значит, придется еще немного его допросить!

Пожав плечами, Барнаби весело посмотрел в небо, наползающее на голые скалы. Он не сомневался, что в бумагах Карамазова и про То Самое что-нибудь написано. Весьма маловероятно. Алексей знал, что мы придем, а потому наверняка избавился от всего, что не должно попасть в чужие руки.

Барнаби

легким движением что-то мне кинул.

– Держи, это тебе.

Я с безразличным видом поймал сверток, но затем украдкой тряхнул саднящей от импульса рукой. Внутри свертка оказались обломки лазуритового креста Карамазова. Синий камень с бесчисленной россыпью звездных блесток казался прозрачным по краям.

Карамазов с товарищами все силы бросили на то, чтобы технология записи некрограмм в мозг живого человека не увидела свет. Они собрали здесь большую часть всех мертвецов нового типа, но, как мы уже убедились в Бомбее и Хайберском проходе, на свободе осталось достаточно отдельных особей. Да еще и японская копия «Записей Виктора»…

– Эномото… Видал я его в Москве.

– Что ж сразу-то не сказал?

– Он со мной пробовал поговорить по-французски. Я сделал вид, что не понимаю, ответил что-то вроде: «У вас чудесный русский». И, мол, как жаль, что со времен Вавилонской башни наши языки разделены.

У меня осталось так много вопросов. Что делать с тайной о новых мертвецах, куда подевалось То Самое? И проект ноосферы Федорова вызывал у меня смутные подозрения. Потом «Пинкертон» явно что-то пронюхал о японских записях. В чем секрет души и почему эксперимент не удается воспроизвести даже с материалами Виктора? Возможно ли, что «Собранию Франкенштейна» не хватает еще каких-то значимых частей?

У Красоткина на уме теперь одна революция да свержение царя, ему все это больше не интересно. Карамазов, бросившись в объятья записанной в его мозг смерти, оставил нам все свои заботы. Молился ли он о чем-нибудь в свои последние мгновенья?

Ас-саляму алейкум.

– Ну что, возьмемся? – спросил Барнаби, разминая плечи. Как бы я поступил, если бы не увидел смерть Карамазова собственными глазами, а лишь услышал о ней из чужих уст? Должно быть, записал эту любопытную историю, отправил рапорт – да на этом бы дело и кончилось. Узнав правду, я принял бы мертвецов новой модели, как приходится принимать всякий технологический прорыв. По крайней мере, Карамазов думал, что будет так. Он чувствовал, что должен омертветь на моих глазах.

Он погиб, чтобы мы не могли отвести глаза от неприглядной реальности… Впрочем, это во мне говорит высокомерие. Такое же, которое заставляет меня задаваться вопросом, мог ли я все это предотвратить. В схеме, которую начертил Федоров с мятежниками из Третьего отделения, мы не более чем случайные дурачки-прохожие. Их план пришел бы в движение и без нашего участия, мы никак не изменили бы участь обреченного. Мы всего лишь зрители.

Глупо… как глупо! Я не собираюсь уважать Карамазова… не собираюсь уважать Алешу за его выбор. У меня нет на это права. По той же причине, по которой я не могу ему сочувствовать.

Что ж, мне в любом случае надо составить отчет.

– Да попроще ко всему относись! – потянулся капитан, а в ответ на мой уничижительный взгляд только широко, как будто он небо собрался проглотить, зевнул.

– Вечно тебе все по колено. Да тут весь мир может полететь в тартарары! Ты хоть представляешь, что будет, если эта технология разойдется, и живых начнут переписывать на каждом шагу? Да черт-те что начнется!

– Спокойно! – снова зевнул Барнаби. – Все равно всем умирать.

Часть вторая

«Нарушитель запрета задает такие вопросы, на которые сам не хочет отвечать».

Сэр Фрэнсис Уолсингем

I

В воздухе витал запах влажной почвы.

Мы ехали по городу Токио, кишащему иероглифами. Буквы из какого-то безумного числа пересечений кичились своим непостижимым для моего ума смыслом, и я чувствовал себя слегка захмелевшим. Мне казалось, что иероглифов даже больше, чем вещей, которые они могли бы обозначать.

30 июня 1879 года. Мы с Пятницей тряслись в двухместной рикше вдоль канала. Шаткую повозку на двух колесах тащил низенький живой человечек, и, сколько бы рикш мы ни встречали на своем пути, ни в одну из них не впрягали мертвецов. В Японии едва улеглись гражданские войны, и теперь она уверенно двигалась курсом «богатая страна, сильная армия», но мертвецов себе тут мог позволить далеко не каждый. Правда, азиаты со своими почти детскими и совершенно невыразительными лицами и так напоминали мне франкенов.

Возрожденная Японская империя сделала первый шаг на пути к современному государству всего с десяток лет назад. На юге вспыхнула революция, которая свергла прежнюю власть, и на смену эпохе Эдо пришла Мэйдзи. Великие державы вскрыли замкнувшуюся в себе на долгих два с половиной века страну, как устрицу.

Франция поддержала сёгунат Токугава, Великобритания – революционеров, обе стороны ввезли достаточно мертвецов, чтобы раздуть гражданскую войну, но все это осталось в прошлом. Британский дипломат Гарри Паркс сообщил, что даже беспорядки в Сацуме, вспыхнувшие два года назад, успешно подавлены.

– В последнее время даже не страшно гулять по городу безоружным, – улыбнулся он, хвастаясь старым шрамом, который, по его уверению, ему когда-то оставил самурай. И с тревогой добавил: – Только берегитесь мертвых подрывников.

– «Спектры»? – спросил я, и Паркс кивнул.

– Министра внутренних дел Окубо Тосимити взорвали только в прошлом году. Верховные чины правительства встревожены.

– А Шир-Али в Кабуле еще не поймали? – Я вспомнил о ходе войны в Афганистане, но Паркс только покачал головой.

– Неважно, что Шир-Али сам о себе думает. Он пешка. Нам все еще неясно, кто стоит за этими террористами.

На краю сознания мелькнуло словосочетание «Крымские призраки», но перед Парксом я сохранил полное самообладание и ни словом о них не обмолвился.

Мы сели в рикшу у британского посольства в Итибантё, минули ворота Хандзо и отправились кружным путем вдоль канала у южной части императорского дворца. С утоптанной грунтовой дороги взвивалась пыль, но, в сравнении с Лондоном, тут было чисто и спокойно. Порой я замечал совершенно не пугливых на вид птичек – вот уж диво для столицы. С того самого мига, как я ступил на землю Иокогамы [33] , у меня сложилось впечатление, что Япония – тихая и мирная страна, и до сих пор оно не изменилось. Тут будто вечно царит безмятежный полдень английского провинциального городка.

33

Иокогама – крупный порт в Токийском заливе, к югу от Токио, построенный в середине XIX века. В Иокогаму заходило большинство иностранных судов, здесь же размещали большинство иностранцев.