Империя мертвецов
Шрифт:
На Северном полюсе я собирался умереть. Я не имел ни малейшего намерения перерождаться. Я в самом деле бросился в костер, чтобы оставить от себя лишь пепел. Меня вытащили посланные с особой миссией люди Уолсингема и причинили мне величайшее страдание, но обожженное тело не слушалось меня. Им потребовалось много времени, и они вылечили меня. Я копил силы, чтобы вновь свести счеты с жизнью, но по мере того, как плоть возвращалась на кости, моя решимость угасала, а волны времени разрушили берега моей воли. Чтобы вернуть твердое намерение, которое однажды ускользнуло из моего разума, нужна титаническая сила. Я не обрел ее и по сию пору.
После восстановления я попал в ведение Дарвинов и
Оправляясь, я узнал, что набирает обороты некроинженерия. Это еще одно обстоятельство, которое отложило мою добровольную смерть. Не думайте, будто я почитал мертвецов за собратьев. У них нет воли, ими помыкают живые. Мое сердце наполнилось отвращением и любопытством. Я сразу понял, что во мне мало общего с этими созданиями, но все же они захватили мое воображение. Пусть мы не похожи, но они мне ближе людей. Естественно, я захотел, чтобы они меня поняли. Как, впрочем, я считаю, что и вы в состоянии понять меня.
Итак, мы с мертвецами различаемся разительно. Я обладаю свободой воли и способен ее отстаивать, у окружающих это не вызывает сомнений, мои движения не отличаются от человеческих. По своему функционалу я превосхожу мертвецов. Я с головой ушел в их изучение. Искал не поверхностных технологий, а хотел проникнуть в самую суть. Откуда в нас берется жизнь, откуда – сознание? Если мертвецы не обладают собственной волей, то почему она определяет мои поступки? Тончайшие различия в духовной эссенции определяют, кто и что почувствует. В чем же сущность мира? Движется ли он по законам материи – или подчиняется законам души?
Мое сердце трепетало от восторга, когда я читал записи об экспедициях Гумбольдта, меня очаровали “Основные начала геологии” Лайеля – у меня пытливое сердце, как у любого юноши. Я захотел повидать мир, и Уолсингем исполнил мое желание. Конечно, я остался, как и прежде, подопытным, но теперь меня оценили за талант некроинженера из секции Q. Можно сказать, что для меня настало спокойное время. Время, когда у меня еще оставалась гордость и достоинство. И разумеется, даже говорить не надо, что я согласился на работу шпиона.
Путешествие на “Бигле” раскрыло предо мной весь мир. Не только в пространственном, но и во временном отношении. До сих пор то плавание украдкой всплывает пред моим мысленным взором. Плимут, Тенерифе, Кабо-Верде, Баия, Рио-де-Жанейро, Монтевидео, Фолклендские острова, Вальпараисо, Кальяо, Лима, Галапагос, Новая Зеландия, Сидней, залив Короля Георга, Кокосовые острова, Маврикий, Кейптаун.
Разрушающиеся ледники, обращенные к морю, вулканы, бесконечно извергающие в небо огонь и лаву. Я видел мир, который движется со скоростью минералов, в масштабах, далеко превышающие рамки людского сознания. Дива дивные. Весь разум человеческий пред ними ничтожен. Пред нашими глазами на Вивальдию – это в Чили – обрушилось землетрясение и страшный морской вал. Люди, эти самодовольные создания, копошатся лишь на тонкой поверхности Земли. Вьюрки на Галапагосе! Киви Новой Зеландии! Австралийские сумчатые. Я увлеченно собирал окаменелости, флору, минералы, птиц и животных – и думал, думал. Кто мы такие? Способны ли осмыслить время в геологических масштабах? Думаю, то была самая мирная и счастливая пора, что выпала на мою долю.
Жизненные формы изменяются очень медленно. Малейшее продвижение ледника – и вот уже по поверхности океана плывут гигантские льдины. Пройдут десятки тысяч лет, и нагромождения земли и песка отложатся в геологический слой. Дно морское вздыбится и станет горами, земная же твердь тихо раскрошится. Возможно, эта сила движет даже континенты. Птицы разлетаются от острова к острову, заселяют океан, и постепенно вид их меняется. По волнам несутся семена, которые прорастут и распустятся в виде немного других цветов, которые в свою очередь начнут плодоносить.
Наш мир создан с иной мерой времени, слишком долгой для человеческого века, а изменения эти слишком малы для людского глаза. Все – живые существа, всё живое равно. Но только я начал постигать эту мысль, как уперся в проблему мертвецов.
Почему-то из всех созданий на земле только люди обладают душой. Некроинженерия оживляет только их, а прочим животным воскрешение недоступно. И этот неоспоримый факт наполнял мое сердце болью. Ведь люди также лишь физический объект, а потому должны подчиняться законам природы – и я не мог поверить, что у них есть монополия на душу. По миру разлетелась теория эволюции Уоллеса, и примечательна она тем, что человек из этой системы исключен. В этом аспекте его теории не хватает последовательности. Поэтому как гипотеза она несовершенна. Нам необходимо разобраться с истинной природой души. Если бессмертие выгодно для сохранения вида, то оно бы обязательно распространилось на другие жизненные формы. Если нет, значит, человечество свернуло в эволюционный тупик. А значит, скоро оно исчезнет. Бессмертие его погубит. Не знаю, сколько тысяч лет на это уйдет, но как по мне – может хватить и ближайшей сотни.
Все живое постоянно меняется. Люди не созданы по образу и подобию Бога – они лишь промежуточное звено эволюции. Или, быть может, меняются вместе с Господом. Просто сначала одни животные залезли на деревья и стали обезьянами, а потом спустились обратно и пошли на двух ногах. Но омертвить не удается даже обезьян. Почему? Потому что в них нет души. Так что же тогда такое эта душа?
Когда я сошел с “Бигля”, то простился с Уолсингемом. Они помешались на новых некроинженерных возможностях и политических интригах, а моим вопросам так и не вняли. Возвели в абсолют догму: мол, душа присуща человеку как отличительная черта. Она-де отвечает за наше мировосприятие, она источник разума и моральный светоч.
Люди словом своим поднимают мертвых. Силой заклинаний, выбитых на каких-то перфокартах! Душа понимает слова. Когда я высказал предположение, что мы не можем омертвлять других животных потому, что не разумеем языка, на котором говорят их души, меня подняли на смех. Я стал искать некий язык, некролингву, который бы понимали все мертвецы на свете. Речь души, которой, как я полагаю, не может не быть у других живых существ. Мне казалось очевидно, что душа – это универсальное явление. А чтобы это доказать, мне надо было просто омертвить любое другое животное.
В бегах от Уолсингема, а потом и от жаждущего наживы “Пинкертона”, и от исследующего тайну жизни “Арарата”, я продолжал исследования. Вы, разумеется, понимаете, что для любого научного труда необходим материал. Я жил среди мертвецов и искал их язык. Продолжал биться в поисках слов души. И одновременно рыскал среди царств растений, животных, руд и минералов.
Касательно ностратической теории. Федоров… был верным товарищем в моих изысканиях, но он, столь истово веруя в сохранение души и полное и совершенное воскресение, сказал бы так: язык, на котором человек говорил во время оно, когда нас еще не изгнали из Эдема, на котором назвал он всякую живую тварь, – тот и есть язык души. Что истинный язык сохранялся до падения Вавилонской башни, а люди общались одними душами. И дескать, если восстановим тот язык, то наш вид преодолеет все рамки, научится истинной коммуникации, постигнет таинство воскресения, и время остановится, а смерть и утрата исчезнут из этого мира.