Империя, не ведавшая поражений
Шрифт:
Затем снова сгустилась тьма. Сзади появился чудовищный палец, быстро обвившись вокруг своей жертвы, словно ночной питон. Отростки-щупальца устремились к ноздрям и открытому рту чародея.
Каравелла медленно поворачивалась по воле неощутимого течения. Море было прохладным и спокойным, словно гладко отполированный нефрит. Ни плавник, ни ветер не нарушали его безжизненную поверхность.
Мой взгляд уже целую вечность был устремлен на море. Оно было там, но я больше
Туман куполом накрывал дрейфовавший в штиле «Дракон-мститель». Там, где он смыкался с недвижным морем, он напоминал гранитную стену, но над головой становился реже, и сквозь него проникал дневной свет.
Иногда, приложив немалые усилия, мне удавалось покинуть собственное тело. Но слишком удалиться от него я не мог — нас связывали заклятия высшего порядка.
Я был рад, что убил того, кто наложил эти заклятия. Я знал, что если мне когда-нибудь удастся бежать из этого карманного ада и я встречу его в загробной жизни, то снова на него нападу.
Я смог освободиться в достаточной степени для того, чтобы окинуть взглядом жалкие останки моего плавучего гроба.
Борта каравеллы на фут от ватерлинии покрывал изумрудный мох. Разноцветные грибы вгрызались в гниющие доски. Такелаж болтался, словно обрывки паутины. Паруса превратились в лохмотья — старая хрупкая парусина готова была рассыпаться в прах при первом же порыве ветра.
Палубу усеивали человеческие тела.
Из их спин и грудей торчали стрелы. Руки и ноги были вывернуты под неестественными углами. На скользких досках лежали вывалившиеся внутренности. Ужасающие раны зияли во всех телах, включая мое собственное.
Но нигде не было видно ни крови, ни разложения.
Не биологического — морального. «Дракон» был выгребной ямой мира.
Шестьдесят семь пар глаз неподвижно смотрели на серые стены нашей крошечной неменяющейся вселенной.
На верхушках сломанных мачт сидели двенадцать птиц, черных, словно земля. Перья их не отбрасывали ни единого отблеска, и лишь движение их лишенных зрачков глаз говорило о том, что они живы.
Им не были знакомы ни нетерпение, ни голод, ни скука. Словно часовые, они стояли на страже места упокоения старого зла.
Они стерегли корабль мертвецов — как делали это раньше и как будут делать всегда.
Они появились в то самое мгновение, когда судьба нанесла нам удар.
Внезапно двенадцать голов одновременно повернулись. Желтые глаза уставились в редеющий туман впереди. В густом воздухе раздался короткий крик. Испуганно затрепетав черными крыльями, птицы неуклюже взлетели и скрылись в гранитном тумане.
Я никогда не видел, чтобы они летали. Никогда.
Небо закрыла тень, словно от огромных крыльев, но не заслонила свет.
Впервые за целую вечность я испытал какие-то чувства. И главным среди них был полнейший ужас.
Каравелла больше не поворачивалась. Ее разбитый нос безошибочно указывал на северо-северо-восток, рассекая воду и поднимая небольшие буруны. За ее кормой оставался пенный след.
«Дракон-мститель» двигался.
Черные птицы покружили над его сломанными мачтами и в ужасе отлетели в сторону.
Наш капитан лежал на высокой корме каравеллы, под штурвалом. Его когда-то превосходная одежда превратилась в лохмотья. Руки его продолжали сжимать сломанный меч. Колгрейв, безумный пират.
Не все свои раны Колгрейв получил в последнем сражении. Одна его нога была изуродована много лет назад. Половина его лица настолько обгорела, что на левой скуле проступала кость.
Колгрейв был самым худшим, самым жестоким, самым зловещим из нас.
Наш павший командир лежал поверх нескольких тел. Глаза его до сих пор пылали яростью, словно факелы преисподней. Для Колгрейва смерть была временной любовницей — женщиной, которую он мог предать в любой момент.
Колгрейв был убежден в собственном бессмертии, в своей миссии.
Вытянувшись на носовой палубе, лежал еще один человек, в черных, словно утраченные надежды, лохмотьях. Из его груди торчала сине-белая стрела. Головой и плечами он прислонился к борту корабля, устремив ненавидящий взор в пролом в фальшборте напротив. На лице его лежала тень безумия.
Это был я.
Я с трудом его узнавал. Мне он казался более чужим, чем любой из моих товарищей по команде.
Я помнил его улыбающимся молодым солдатом, веселым парнем, героем войн Эль-Мюрида. С таким любому хотелось бы познакомить собственную дочь. Лежавший на полубаке человек, кроме явных телесных ранений, получил и куда более глубокие душевные раны, шрамы от которых были видны каждому. Он выглядел так, словно перенес целые столетия страданий.
Он причинил их куда больше, чем получил сам за свои тридцать четыре года.
Он был жестким, неприятным, мелочным и беспощадным человеком. Я видел это, знал и признавал, когда смотрел на него с того места, где парил сейчас, среди такелажа. Но не изнутри.
Он не был единственным в своем роде. Души его товарищей по команде были точно так же искалечены, и они ненавидели друг друга больше, чем кого-либо еще. За исключением самих себя.
Семиногий паук проковылял по моему правому плечу, пересек шею и двинулся дальше вдоль левой руки. Паук был последним живым существом на «Драконе», слабевшим в непрекращающихся попытках найти новую жертву.
Одиссея паука продолжилась на бледных пальцах, все еще сжимавших мощный лук. Тетива его давно лопнула, став жертвой гниения и непреодолимого напряжения.
Я его почувствовал! Моя кожа дрогнула под паучьими лапками.
Паук юркнул в щель между досками, наблюдая за мной холодным и голодным взглядом.
Почувствовав жжение в глазах, я моргнул.
Колгрейв вздрогнул. Одна его худая рука медленно поднялась. Бесцветные пальцы скользнули по штурвалу. Затем рука снова упала, слабо шевелясь в покрывавшей палубу слизи.