Империя (Под развалинами Помпеи)
Шрифт:
– Добрый Процилл, прими за это мою искреннюю благодарность.
– Все думают, однако, что в суд ты не пойдешь.
– Без сомнения, не пойду.
– Действительно, это было бы позором для тебя.
– Как фаворитка Ливии Августы, я могу смеяться над действиями Пизона и решением претора; я не пошла, когда меня звали частным образом для заключения мировой сделки, и не пойду завтра.
– И хорошо сделаешь, Ургулания, но претор осудит тебя sine malo vel causa sontica, то есть заочно, и ты проиграешь дело; а если ты не представишь поручителя, sponsor, то по закону претор должен
При этих словах Ургулания вскочила на ноги.
– О, позор!
Процилл продолжал:
– А я пришел, было, с намерением сказать тебе, что готов быть твоим поручителем, так как твое высокое общественное положение не позволяет тебе явиться в суд.
– И ты, Процилл, хочешь быть моим поручителем?..
– Хотел им быть; но такое желание было бы неслыханной дерзостью со стороны вольноотпущенника. Не правда ли, могущественнейшая госпожа? И ты была права, приказав выгнать меня с позором из твоего дома. О, прости меня, благороднейшая Ургулания, за мои добрые намерения и позволь мне удалиться.
Ургулания не могла произнести ни одного слова; она закрыла глаза, как бы стараясь собраться с мыслями, и не трогалась с места.
Когда придя в себя, она открыла глаза, Процилла уже не было в комнате.
Он отмстил ей за себя.
Но Ургулания не пала духом. Боясь подвергнуться той участи, которая, по объяснению Процилла, ожидала ее в случае проигрыша дела, она, не дожидаясь наступления сумерек, поспешила укрыться в палатинском доме Августа, отдавшись под защиту Ливии, которая советовала ей поступать таким образом в опасных случаях.
В то же время влиятельные лица старались уговорить Луция Кальпурния Пизона не настаивать на своем праве преследовать должницу в доме самого Августа, откуда он мог привести ее силой в суд. Ему указывали на то, что это может оскорбить императора, гневом которого нельзя пренебрегать, и что, наконец, претор, в угоду императору, сумеет придраться к чему-нибудь для того, чтобы отказать в иске или решить его в ущерб самому Пизону.
Пизон сдался на эти доводы и взял обратно свою жалобу, но не отказался, однако, от своих кредиторских прав и отсрочил лишь взыскание с Ургулании до более удобного времени.
В тот же день вечером, Процилл, ужиная вместе со своими обычными прихлебателями, предался неумеренным возлияниям, чтобы забыть о своей неудаче с Ургуланией При этом винные пары развязали ему язык и, когда речь зашла о предмете, занимавшем в эту минуту весь Рим, т. е. о призыве к суду фаворитки Ливии, он рассказал своим сотрапезникам все подробности своей встречи с Ургуланией на весеннем празднике богини Венеры и своего утреннего визита к ней, и общий смех присутствовавших, заставлявших его повторять рассказанное, вполне удовлетворил его чувство мести.
Ургулания нигде не пользовалась симпатией; напротив, все ее сильно недолюбливали, и рассказ Процилла повторялся его прихлебателями во всех известных триклиниях римской столицы, и каждый из рассказчиков, как это обыкновенно бывает в подобных случаях, особенно по отношению к нелюбимым личностям, присочинял что-нибудь и от себя из желания еще более позабавить своих слушателей.
Ко всему этому прибавилось еще унизительное снисхождение, оказанное ей Луцием Кальпурнием Пизоном, вследствие ее бегства в дом Августа, – словом, она стала, что называется, притчей во языцех.
Между тем, один из прихлебателей Процилла передал гордой фаворитке рассказ вольноотпущенника, причем, желая заручиться ее расположением, еще украсил свой донос значительной дозой лжи. Выслушав его, Ургулания поклялась в душе, в свою очередь, отмстить Проциллу и отмстить беспощадно.
Боясь, чтобы история о случившемся с ней не дошла до ушей Августа и Ливии и не повредила ей в их мнении, она решилась бравировать своим положением и, вооружившись смелостью, отправилась к своей покровительнице и сказала ей со слезами:
– О, божественная Августа, в моем лице тебе нанесено ужасное оскорбление.
– Что случилось, Ургулания?
– Расположение, которым ты даришь меня, возбудило против меня вражду и ненависть.
– А разве я не в состоянии защитить тебя от твоих врагов?
– Дело в том, что они стараются различными средствами лишить меня и твоего расположения.
– Не думаешь ли ты, что я так легко поверю гнусной клевете твоих врагов? Но что такое случилось? Расскажи мне.
Тогда Ургулания рассказала по-своему о том, как Процилл, этот вольноотпущенник, облагодетельствованный доброй императрицей, нахально хвастал везде тем, какими нечистыми средствами он нажил свое богатство и, не довольствуясь этим, осмелился в своем доме, на пиру, в присутствии своих паразитов клеветать на нее, Ургуланию, рассказывая, будто бы он имел с ней любовное свидание накануне праздника Венеры, когда они были посланы в рощу самой же императрицей с известной ей целью.
Причина же этой бессовестной клеветы заключается в том, что она, Ургулания, приказывала своим слугам вытолкать его из дома, когда он явился к ней с намерением достигнуть через нее, любимицы супруги цезаря, того общественного положения и значения, какого не имели ни Мена, ни Паллад, ни Батилл.
– И все это он осмелился говорить о тебе?
– Да, божественная, и при посредстве своих паразитов он распространяет обо мне дурную славу по всему Риму.
– Не огорчайся, Ургулания: я вытащила его из грязи, и я же утоплю его в грязи. Помнишь ли ты Стефаниона, известного комедианта? Этот презренный до такой степени возгордился, что заставил прислуживать себе римскую матрону, одев ее мальчиком и обрив ей голову, как невольнику. Узнав об этом, Август приказал отодрать его плетьми публично, на сценах трех театров, и потом подверг его изгнанию.
– А Проциллу что будет сделано?
– Процилл поступил гораздо хуже комедианта Стефаниона: ему недостаточно было заставить служить себе римскую матрону, он еще совершил над ней прелюбодеяние.
– То есть, он претендует на это, бесчестный!
– Но он сознался именно в этом преступлении. Не говорила ли ты, что он повторял свою клевету в присутствии своих сотрапезников?
– Да.
– Следовательно, они подтвердят его слова.
– И тогда?
– Клянусь богами ада, что он умрет.