Империя Солнца
Шрифт:
— А вот в этом я совсем не уверен, Джим. Мы теперь для них — как кость в горле. Они больше не могут кормить нас, Джим…
Так вот, значит, к чему все это время клонил доктор Рэнсом. Джим почувствовал, как на него навалилось тихое чувство усталости. Нескончаемые часы, потраченные на перевозку бадей с нечистотами, на посадку и полив рассады в больничном огородике, на то, чтобы волочь за собой, вдвоем с мистером Макстедом, раздаточную тачку, ушли на то, чтобы хоть как-то поддерживать в лагере жизнь. И все это время он знал, что продовольственное снабжение здесь зависит исключительно от прихоти японцев. Его собственные чувства, его решимость выжить во что бы то ни стало, в конечном счете, ничего не стоили. Вся эта лихорадочная деятельность значила не
— Значит, еды больше не будет, так, доктор Рэнсом?
— Мы надеемся, что хотя бы малую толику им все-таки удастся сюда доставлять. Японцам уже и самим нечего есть. Американские подлодки…
Джим уставился на полированные носы своих туфель. Ему хотелось показать их отцу и маме — до того как они умрут. Он постарался взять себя в руки, вызвав из небытия прежнюю волю к жизни. И сознательно стал думать о том странном удовольствии, с которым обычно созерцал похороненные на больничном кладбище трупы: замешанное на чувстве вины возбуждение, просто оттого, что он до сих пор жив. Он знал, почему доктор Рэнсом терпеть не может, когда он помогает рыть могилы.
Доктор Рэнсом отметил в задачнике упражнения по алгебре и дал ему две полоски бинта из рисовой бумаги, чтобы решать на них системы уравнений. Когда он встал, доктор Рэнсом вынул у него из кармана помидоры, все три. И положил на стол, возле подноса с расплавленным воском.
— Что, из больничного огорода?
— Да. — Джим прямо и честно посмотрел в глаза доктору Рэнсому. В последнее время он как-то более трезво, по-взрослому, начал воспринимать этого человека. Долгие годы лагерной жизни и постоянные конфликты с японцами сделали из молодого врача человека, которому на вид можно было дать лет сорок. Доктор Рэнсом часто не верил своим глазам — вот и сейчас тоже не хотел верить в его кражу.
— Я должен всякий раз при встрече давать Бейси хоть что-нибудь.
— Знаю. Это хорошо, что ты ходишь в друзьях у Бейси. Он человек, ориентированный на выживание, хотя люди, ориентированные на выживание, могут оказаться весьма опасными. Войны существуют специально для таких людей, как Бейси. — Доктор Рэнсом собрал со стола помидоры и опустил их Джиму в ладонь. — Я хочу, чтобы ты съел их сам, Джим. Прямо сейчас. А для Бейси я дам тебе кое-что другое.
— Доктор Рэнсом… — Джиму очень захотелось хоть как-то его приободрить. — Если мы скажем сержанту Нагате о дистанции в тысячу ярдов… японцы все равно не смогут сбивать больше самолетов, чем они сбивают сейчас, но, может быть, у них найдется для нас немного еды…
Доктор Рэнсом улыбнулся — в первый раз за весь день. Он открыл медицинский шкафчик и вынул из стальной коробочки два резиновых презерватива.
— Джим, ты прагматик. Отдай это Бейси, и у него тоже что-нибудь для тебя найдется. А теперь ешь свои помидоры — и ступай.
26
Ветераны Лунхуа
По пути через плац-парад к блоку Е Джим остановился посмотреть, как «Комедианты Лунхуа» разучивают на крыльце шестого барака очередной концертный номер. Командовал труппой мистер Уэнтворт, менеджер банка «Катай», чья театральная и чрезмерно эмоциональная манера держать себя всегда восхищала Джима. Ему нравились любительские спектакли, когда каждый участник представления, так или иначе, оказывался в центре общественного внимания. Джиму удалось сыграть пажа в «Генрихе V», и от этой роли он получил колоссальное удовольствие. Сшитый миссис Уэнтворт специально для него костюм из пурпурного бархата был единственной приличной одеждой, которую он надел на себя за все три года. Он предложил свои услуги — в том же костюме — в следующей постановке
Репетиция явно не клеилась. Четыре девушки-хористки стояли на шаткой самодельной трибуне из ящиков и силились вспомнить текст. Налет не прошел даром, девушки совсем не слушали мистера Уэнтворта, а слушали они — небо. И, несмотря на жаркий солнечный свет, то и дело терли озябшие руки.
Не знающие, чем заняться, интернированные останавливались послушать, потом им становилось скучно и они брели дальше; Джим тоже решил не тратить на это жалкое зрелище времени. В «Комедиантах Лунхуа» числились исключительно члены самых замкнутых и высокомерных английских семейств, и в самом тембре их пронзительно-высоких голосов было что-то абсурдное — столь же нелепое и неестественное, как и тот матч в регби, который доктор Рэнсом, в редком для него помрачении здравого смысла, организовал прошлой зимой. Команды, составленные из высохших от голода заключенных (мужей «Комедиантов Лунхуа»), неровным шагом слонялись туда-сюда по плац-параду в гротескной пародии на регби, и сил у них не было даже на то, чтобы отдать пас; а с крылечек их подбадривала собравшаяся ради такого случая толпа товарищей по несчастью, которых не взяли в игру просто потому, что они оказались неспособны выучить правила.
Джим прошел мимо караулки и попутно огляделся, не происходит ли в лагере чего-то из ряда вон выходящего. У ворот уже столпилась кучка заключенных: ждать военный грузовик, который каждый день привозил из Шанхая дневной рацион на весь лагерь. Никаких официальных заявлений о сокращении пайка сделано не было, однако новость уже успела распространиться по лагерю.
За воротами — что само по себе весьма примечательно — почти совсем не осталось китайских нищих. На заросшей бурьяном обочине дороги лежала мертвая женщина, но солдаты из распущенных марионеточных армий и безработные рикши-кули ушли, оставив после себя жалкую кучку сидящих полукругом стариков и детей с восковыми лицами.
Джим зашел в блок Е, чисто мужское общежитие, и взобрался по лестнице на третий этаж. Вне зависимости от того, какая на дворе стояла погода, британские заключенные из блока Е почти все время проводили валяясь на койках. Некоторые и впрямь были настолько измучены малярией, что просто не могли двигаться и тихо лежали на своих пропитанных мочой и потом соломенных циновках. Но рядом с ними точно так же бездельничали и те, кто вполне мог ходить, часами и днями разглядывая собственные руки или тупо уставившись в стену.
Вид множества взрослых людей, не желающих встраиваться в лагерную действительность, всегда озадачивал Джима, но хорошее настроение возвращалось к нему незамедлительно, стоило только добраться до американского сектора. Ему нравились американцы, и он безоговорочно принимал самый способ их существования. Когда бы он ни пришел в этот солнечный анклав иронии и хорошего настроения, у него словно камень падал с души.
Две бывшие классные комнаты были заняты американскими моряками. Дверь между комнатами сняли с петель, и в большом, с высокими потолками помещении находилось теперь около шестидесяти человек. Джим окинул взглядом лабиринт отгородок. Британцы в блоке Е жили общими спальнями, но каждый американский моряк соорудил вокруг своей койки маленькую стену из первого попавшегося под руку материала — из рваных простыней, досок, соломенных циновок и переплетенных стеблей бамбука. Время от времени из блока Е появлялась на свет божий группа американцев и устраивала неторопливую игру в футбол, но по большей части каждый из них сидел в своей отгородке. Они лежали на койках и развлекали, как могли, неослабевающий поток девочек-подростков, одиноких англичанок и даже нескольких замужних дам, которых влекли сюда практически те же самые мотивы, что и Джима.