Империя Вечности
Шрифт:
На следующий день император брел по полю сражения, усеянному телами людей, конскими трупами и дурными предчувствиями. Да, это была победа, еще одна среди многих, но почему-то с ужасно зловещим привкусом. Повсюду темнела кровь, заснеженное поле совершенно побагровело, покрывшись останками сорока тысяч убитых французов и русских, однако Наполеон отчего-то не ощущал привычного упоения славой и своей блистательной судьбой. Не то чтобы он предчувствовал приближение опасности: император по-прежнему разъезжал под ураганом шрапнели практически налегке, прикрываясь от гибели одним лишь кашемировым сюртуком… Дело в другом. Армия постепенно утрачивала строгую дисциплину, управление растущей как на дрожжах империей истощало ресурсы, враги проворно множились, как и отнюдь не приличные божеству телесные недуги (прерывистый пульс, легочная гиперемия, нервические высыпания на коже, тики, головокружение, мигрени, приступы гастрита, жестокие судороги, боль при мочеиспускании, запоры и геморрой), но самое неприятное — Жозефине предстояло произвести на свет наследника. Наблюдая тяжелое зрелище (жирные вороны, покрытые коростой засохшей крови, выбирали куски мяса среди походного снаряжения и пушечных ядер), ища хоть какого-то утешения, Наполеон обратился к мыслям о знаменательной ночи внутри Великой пирамиды; с тех пор не прошло и восьми лет, но воспоминания уже почему-то подернулись пеленой, так что было уже и не разобрать, где явь, а где вымысел.
— А, — бросил он, едва взглянув на нее, — явилась наконец.
Наполеон сидел в окружении бронзовых сфинксов за гигантским письменным столом у себя в кабинете, расположенном в замке Фонтенбло, в тридцати пяти милях к юго-востоку от Парижа, и делал вид, будто пишет заметки по случаю недавно ратифицированного Шенбруннского договора, хотя на самом деле всеми силами пытался изобразить холодность.
— Я торопилась как могла, — промолвила Жозефина.
— И все-таки опоздала, — заметил он, выводя на бумаге лишенные смысла слова.
— Но я только что получила вашу записку… Не успела даже переодеться…
— Сколько же? Месяцев пять? Пять месяцев мы не виделись?
Она не ответила.
— После всех этих битв и переговоров, — произнес он, впервые подняв глаза, — могу я по крайней мере рассчитывать, что супруга встретит меня объятиями?
— Но я же… — Она растерялась. Мерцающее платье, жалкое лицо. — Я только что получила вашу…
— Ну да, конечно, это я уже слышал. — Наполеон вздохнул. — И все-таки сомневаюсь, очень сомневаюсь…
Жозефина потупила взор.
— В чем именно?
— Сомневаюсь, правда ли мы с тобой…
Еще не дослушав, она отпрянула, будто от удара, и болезненно сморщилась.
Наполеон запнулся. Язык у него онемел, а в сердце совсем не осталось решимости.
«Проклятье! — подумал он. — Да что со мной такое?»
Тут Жозефина достала из рукава носовой платок, и Бонапарт мысленно выругался. Вот уже несколько месяцев, если не лет, он постепенно готовил себя к этому разговору. Вымораживал свое сердце. А теперь, когда дошло до дела, лишний раз поддался пошлой сентиментальности.
Жозефина что-то пролепетала.
— Чего тебе? — рявкнул он.
Она утерла слезу.
— Даже не знаю…
— Что?
— Не знаю, что еще я могла бы сделать.
— Тебе перечислить подробно?
Жозефина сглотнула.
— Я вас почти не вижу. Мы почти не бываем вместе…
— Ах да, во всем виноваты мои разъезды! — Он чуть не расхохотался ей в лицо. — Может быть, ты вообразила, будто бы мне приятно покидать Францию? Ради бесчисленных войн и сражений?
Молчание.
— По-твоему, я не должен защищать собственную страну? Ты этого хочешь?
— Я вовсе… — прошептала она, не поднимая взгляда.
— Что?
— Не это имела в виду.
— Ну, разумеется.
Жозефина задрожала как лист и громко сглотнула.
— Мне все известно.
— Известно?
— Я знаю… достаточно.
Тут он поморщился: что несет эта глупая бабенка?
— Ну и что же ты знаешь?
— Есть… кое-кто еще.
— Кое-кто?
Она горестно шмыгнула носом.
— Мне известно, кем заняты ваши мысли.
На миг император лишился дара речи.
«„Красный человек“! — пронеслось у него в голове. — Неужели он самый? Но кто ей мог рассказать? — Его сердце нещадно забилось. — Господи! Если она прознала о наших последних встречах…»
Это происходило в замке Финкенштейн и в Шенбруннском дворце, тяжкими бессонными ночами, после особенно серьезного истощения сил. Пророк под маской являлся внезапно, без предупреждения. Чтобы прочесть очередную высокопарную лекцию о нравственных законах. Правда, теперь уже не было никаких прогулок по улицам или визитов в прошлое. Наполеон с трудом вспоминал хоть какие-то подробности, когда, вздрогнув, просыпался в собственном кресле, как поутру перед коронацией; смутные обрывки ускользали от мысленного взора подобно давно забытым грезам.
— Кто тебе рассказал? — воскликнул он, понимая, что ранит жену в самое сердце. — Я спрашиваю, кто тебе рассказал?
Жозефина отвернулась, по ее лицу текли слезы.
Император поднялся с места, кипя от ярости.
— Что ты слышала, женщина? — прошипел он, шагая к ней из-за стола. — Что именно? Сейчас же выкладывай!
Она дерзко расправила плечи, разумеется, не понимая всей глубины его отчаяния.
— И что теперь? Думаешь, я сошел с ума? Верно? Что они там наплели? Признавайся! — закричал Наполеон, едва удерживаясь, чтобы не схватить ее за горло.
Жозефина мучительно выдавила:
— Говорят…
— Продолжай! — Он почти надвинулся на нее.
— Говорят… — Несчастная на миг покосилась на своего мужа. Губы ее дрожали. — Ну, говорят…
— Дальше!
— …что она полька.
Наполеон окаменел на месте.
— Она?
Жозефина опять отвернулась, не в силах выносить этот разговор.
— И по слухам, их было много… — хриплым шепотом продолжала она. — Говорят, вы думаете жениться…
Бонапарт заморгал.
— Она… — повторил он, пытаясь унять биение сердца.
Так вот в чем дело. Эти походы на сторону, нелепые, короткие романы… Необходимость найти жену, способную родить наследника. Как раз об этом Наполеон и хотел сегодня потолковать…
— А, — облегченно протянул он. — Ну… — и развернулся обратно к письменному столу.
Жозефина что-то пробормотала.
— Что еще? — гаркнул он, даже не оглянувшись.
— Значит, это правда?